Питер Бенсон - Две коровы и фургон дури

— Схожу посмотрю, что у нас делается в дальней роще. Эти кролики… занимаются тем, чем они обычно занимаются. — Он заговорщически подмигнул мне. — Причем слишком уж часто.

— Хорошее ружье, — заметил я.

— Не ружье, а винтовка, — сказал мистер Эванс. — Двадцать второй калибр. Отлично сбалансированная и мне по руке, ложится как влитая… — он протянул ее мне, — вот попробуй.

Я принял винтовку из его рук — да, она оказалась совсем легкой. Сложно представить себе, что из такого оружия можно убить человека. Я приложил винтовку к плечу и прицелился в изгородь.

— Осторожнее, — сказал мистер Эванс, — мы ведь не хотим неприятностей.

Я опустил винтовку и передал ему.

— Точно, — сказал я, — совсем не хотим.

Он снова сунул ее под мышку и отправился на свою охоту.

Когда мистер Эванс скрылся из виду, Сэм тихо сказала:

— Знаешь, я не люблю ружья.

— Я тоже, — сказал я, — уж слишком часто они стреляют, когда не надо.

И мы отправились обратно в трейлер, быстренько разделись и забрались под простыни.

Через пару часов я отвез Сэм в Ашбритл. Она слезла с мотоцикла, обняла меня, а я поцеловал ее очень крепко и сказал:

— Ты мне очень нравишься.

— Неужели больше, чем печенье?

— Гораздо больше.

— Я рада, — сказала она и подула мне в ухо.

— Увидимся завтра?

— Давай.

Я посмотрел, как она заходит в дом, а потом на холостом ходу спустился вниз с холма, докатившись прямо до дверей нашего дома. Мама была на кухне, слушала радио и пекла пирог. Когда я появился в дверях, она всплеснула руками и воскликнула:

— Малыш!

— Привет, ты чего?

— Я очень волновалась.

— Мама…

— Я услышала про пожар у Спайка…

— Да. Это просто кошмар…

— Как это произошло? С ним-то все в порядке?

— Не знаю, что произошло, — сказал я, — но бедный Спайк потерял абсолютно все. Не то чтобы у него изначально много было… Он сейчас живет у друга в Уиви.

— Он может пока пожить у нас.

— Нет, мама, поверь, этого тебе не нужно.

— Почему нет?

— Говорю тебе, не нужно.

Мама открыла духовку, вытащила пирог, потыкала его ножом, сунула обратно и вытерла руки о передник.

— Он что, попал в переделку?

— Да, мама.

— Ты расскажешь мне об этом?

— Просто он вел себя как идиот.

— Ну, это меня как раз не удивляет.

— Конечно нет. Но все-таки он мой друг.

Она потрепала меня по руке.

— Тут ты весь в отца, — сказала она.

Мамина рука была теплая и пахла сдобой.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты верный. Не бросаешь друзей в беде.

— Мам, а как еще можно поступить?

На свете ничего не сравнится с запахом пекущихся пирогов. Он такой уютный и трогательный, в нем столько воспоминаний и надежды. Я болтал с мамой, пока пирог не испекся. Конечно, она говорила, что он должен остыть еще пару часов, но я все-таки уговорил ее отрезать мне кусочек. Мама заварила чай, мы сели за стол, и она сказала:

— А разве больше ты ничего не хочешь мне сказать?

— Да, хочу. Я встретил девушку.

— Мы ее знаем?

— Она живет в коттедже «Милтон». На Памп-корт. Ее зовут Сэм. Она работает в Бамптоне…

— Это что, одна из тех хиппи?

— Некоторые их так называют.

— Например, ты, да и Спайк тоже.

— Да, — поправил я, — только они не просто хиппи.

— Не сомневаюсь. По мне, так очень симпатичные ребята. Мальчики всегда здороваются со мной. К тому же они все работают.

— Да. Просто они хотят жить собственной жизнью. Как все мы. Они никому не желают зла.

— Не сомневаюсь. А она хорошая девушка?

— О, мама, чудесная!

— Что же, я рада за тебя. А когда ты говоришь, что «встретил» ее, это значит, что ты за ней ухаживаешь?

Пирог был еще теплый и внутри весь пропитан малиновым джемом.

— Мы только пару раз встречались, но, наверное, можно сказать, что ухаживаю.

Мама взяла мою левую руку, приложила к сердцу, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Когда она выдохнула, я почувствовал слабое покалывание под кожей и звон в ушах.

— Что ж, кто знает, возможно, именно она принесет тебе счастье.

— Я тоже надеюсь на это.

— Только не забывай про знаки.

— Мама, мне иногда кажется…

— Что?

— Ну, Спайк говорит, что все это ерунда. Он говорит, что надо жить реальной жизнью и не думать о глупостях.

— Что же, немного такой «ерунды» твоему Спайку сейчас совсем не помешало бы… Но речь не о нем. Что касается тебя, Малыш, ты имеешь право на сомнение. Сомнение на самом деле очень полезно. Но поверь мне, очень скоро ты поймешь, о чем я говорю. Может быть, раньше, чем ты думаешь…

Я решил не спорить с ней, потому что уж слишком серьезно она об этом говорила, и сказал:

— Поживем — увидим, — и отобрал у нее свою руку.

Послышался легкий щелчок, как щелканье клювом маленькой птички. Мама улыбнулась и сказала:

— Уж если твой отец понимает знаки, так ты и подавно сможешь.

Я засмеялся, доел пирог и сказал:

— Ну, мне пора возвращаться назад на ферму.

— Конечно, сынок.

— А то мистер Эванс забеспокоится, куда я подевался.

Я поставил кружку и блюдце в раковину и чмокнул в лоб маму.

— Поезжай осторожнее, — сказала она.

— Я всегда осторожен.

— Нет, не всегда.

— Хорошо!

Я вышел из задней двери, обогнул дом, сел на «хонду», с ходу завел мотор и погнал через деревню в сторону фермы. Там я нашел канистру креозота и занялся покраской забора.

Мне нравилось красить — простая, приятная работа. Я красил минут десять, когда послышался первый выстрел. Ага, мистер Эванс подстрелил кролика. Я пробормотал себе под нос «первый готов» и продолжал водить кистью по доскам забора в ожидании следующего. «Вот и второй готов». Я докрасил забор, закрыл канистру крышкой и отнес ее назад в сарай, а потом отправился в коровник, чтобы приготовиться к вечерней дойке.

Сквозь едкий запах креозота в жаркий воздух просачивались другие запахи — Сэм, мама, сено, малиновый пирог… Не так ли и должна протекать жизнь — в тишине и покое, чтобы наши ощущения могли переговариваться друг с другом? Но жизнь протекала не так, как должна была или как мне бы хотелось. Пока я разбирался с клубком запахов, она переменилась. Ее переменил звук незнакомого мне мотора. Я подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Во двор въезжал белый пикап; он остановился, немного не доехав до хозяйского дома. Кровь моя, как это всегда случается со мной при испуге, не застыла в жилах, а, наоборот, словно бы наполнила их с новой силой и потекла по ним как-то иначе, более осмысленно. В машине сидели двое. Водителя я не знал, а вот пассажира узнал сразу же. Лысый, с бледно-голубыми глазами и блестящим от пота круглым злым лицом. Он поднял руки и потер глянцевые щеки — на солнце блеснули серебряные часы. Он повернул голову, что-то сказал водителю, и тот вышел из машины и медленно направился в сторону моего трейлера. Он постучал в дверь, подождал минуту, затем резко пнул ее ногой. Дверь дернулась, но не поддалась. Тогда водиле пришло в голову, что можно повернуть ручку, и тут дверь распахнулась. Водила зашел внутрь, несколько минут гремел там чем-то, а затем вышел наружу, подошел к машине и что-то негромко сказал Диккенсу. Диккенс тоже вылез из машины, посмотрел на носки своих туфель и сплюнул. Я увидел, как губы его сложились в слова «Твою мать!». Он махнул рукой сначала в одну сторону, потом в другую, и водитель послушно пошел сначала в одну сторону, а затем обратно. Я отступил от окна, опустился на четвереньки, отполз к задней двери доильни и вышел наружу. На цыпочках пересек задний двор и шагнул в старый, полусгнивший сарай, где мистер Эванс держал кое-какой инструмент, мотки веревки, банки с краской и разный давно забытый хлам. Я взял крюк на длинном черенке — мы им пользовались, когда подстригали изгороди, — и залез по приставной лестнице на чердак. Здесь было душно и валялись растрепанные валки соломы. Доски пола давно прогнили, но ни дыр, ни торчащих гвоздей не было видно из-за разбросанной на полу соломы. Я спрятался у стены за валками. Отсюда было хорошо видно двор, заднюю часть дома и ближайшие поля. Я лег на бок, положил крюк рядом с собой и застыл.