Александр Громов - Сборник

Он помялся и достал из-под набедренника тяжелый железный стержень, заостренный с одного конца и снабженный оперением с другого.

– Вот…

Леон закусил губу, поняв, что прошляпил. Хорошо, что все обошлось, а все равно летуна следовало сразу обыскать. При случае такой стержень вполне мог бы сойти за метательное оружие.

– Ага, – сказал Умнейший, пробуя острие стержня на ногте. – Понимаю. Значит, подняться выше зауряда и вывалить на него сверху ящик таких железяк… А что, даже остроумно. И каковы же успехи?

Пилот вновь присосался к Тихой Радости и не сразу выдал ответ. Больше ни одного… Не удалось даже опробовать новое оружие в деле. Все боевые успехи южан пока ограничились единственным уничтоженным заурядом. Но теперь они производят по одному воздушному кораблю в день. И самое главное, благодаря чему и стало возможным отправить его, пилота, в разведывательный рейд на север – последнее время детеныши Железного Зверя перестали появляться над краем пустоши…

Леон и Умнейший переглянулись.

– Надо подумать, к какой работе пристроить этого пилота, – сказал Леон.

– Зачем же? – удивился Умнейший. – Восстановим ему аппарат или построим такой же, двигатель наш поставим, добавим пулеметы и отправим этому Астилу в подарок. Пригласим, естественно, для переговоров о координации действий. Не жадничай в малом. Такими людьми разбрасываться – проиграть до боя!

Леон скрепя сердце согласился.

Пилот долго изучал карту, потом ткнул пальцем.

– Здесь.

– Не очень-то и далеко, – определил на глаз Умнейший. – Для такой штуковины полдня полета от наших южных границ, не больше.

– Так то от южных границ!

– Вот там и построим первый аэродром. А второй – здесь, при штабе.

С лесной поляны, ближайшей к штабу, убрали полигон. На стапеле, возведенном у края поляны под кроной титанического дерева, кипела работа. Ругаясь по адресу неведомых разгильдяев и неумех, Аконтий лично браковал негодные детали корпуса, неразговорчивые ремесленники мудрили над двигателями. Леон бешено подгонял. По его приказу из восточной промышленной зоны был спешно доставлен Аверс-Реверс. Для обтяжки крыла летательного аппарата в окрестных деревнях конфисковали все запасы легких и прочных сортов пестряди.

Кирейн, добровольно взявшийся написать песнь о Летающем Механизме, повадился просиживать у стапеля целые дни, вздыхая по выпивке и временами меланхолически записывая что-то на обрывке пчелиной бумаги. В один из дней он появился из леса с носильщиком, сгорбившимся под сравнительно небольшим полым клубнем Тихой Радости. Клубень ритмично сокращался, щекотал терпеливого носильщика отростками и выказывал явное стремление покинуть чужую спину и вновь закопаться в грунт.

– Думали и не додумались! – довольно хмыкал сказитель. – Железо, железо… Вот вам – бензобак и топливный насос в едином блоке!

Однако при попытке залить клубень бензином тот посинел, перестал сокращаться и завял в считанные минуты.

– Зря только родник испортили, – буркнул Леон. – Впрочем, хвалю за усердие.

Убитому горем сказителю дали Тихой Радости и велели спать.

В немногих местах, где неглубоко под поверхностью земли водилась черная маслянистая жижа, рабочие вертели скважины зазубренными стволами кость-деревьев на драконьем приводе. Там, где оказывались хотя бы следы нефти, рыли глубокие колодцы – из некоторых удавалось начерпать до бочки нефти в день. Настоящая буровая, виденная Леоном в первые дни по выздоровлении, оказалась непосильно сложной в эксплуатации и давно была заброшена.

Тяжелые фракции сливали в ямы. Умнейший убивал дни, мудря над переработкой, которую называл крекингом. Чуть что – срывался на крик. Ничего у него с крекингом не получалось.

Остро не хватало бензина, и химики перегоняли Тихую Радость на топливо. Большой пользы это не принесло: двигатели, работающие на смеси бензина с резко пахнущими продуктами перегонки, чихали, часто глохли и быстро выходили из строя, зато остающийся на дне маслянистый осадок, хоть и вонял особенно мерзко, в принципе годился в качестве машинного масла.

Одним не слишком прекрасным вечером кто-то обнаружил, что прозрачную жидкость, извлекаемую перегонкой из Тихой Радости, можно пить. Кутеж, стихийно начавшийся тем же вечером, продолжался всю ночь. Наутро сто пятьдесят рабочих, лежали вповалку, мучаясь похмельем, и были ни на что не годны; один умер. Кроме того, не менее двадцати человек получили увечья в беспричинно возникших драках. Несколько женщин были обесчещены.

Леон извел полдня, выслушивая жалобы. Опухшие виновные каялись, разводя руками: сами не знаем, как все получилось, не мы виноваты – вот эта жидкость, чтоб ее…

– Порядочки у вас, – буркнул пилот.

– А у вас?

– Астил бы такого не потерпел. Каждый знает: за мелкие проступки – изгнание; за убийство, насилие, саботаж и трусость в бою – казнь смертью.

– Любопытно, – сказал Парис. – А кто же возьмется казнить – я, ты, он? Может, вы бросаете жребий?

– Зачем? Отдаем зверопоклонникам, и все дела. А дальше уж они сами разбираются.

– Умно придумано… Слышь, Полидевк! Мотай на ус.

Полидевк недовольно запыхтел.

– Я сам давно хотел предложить…

– Вот и хорошо, – вмешался Леон. – Вот и предложи.

– Только изгнания не надо – бездельников в лесах плодить. Давай лучше так: за мелкие проступки – штрафные работы или штрафной участок обороны, по выбору… Или нет, лучше не по выбору, а по тяжести проступка. За вторичный проступок – уже казнь смертью, а?

– Подумаем, – сказал Леон. – Тяжесть проступка ты сам будешь определять?

– Если доверишь, могу и я, – с охотой согласился Полидевк. – А хочешь – ты.

– Только мне и дел – с разгильдяями возиться. У тебя внутренняя гвардия, ты и возись. И вот что: с этого дня за всю дисциплину отвечаешь ты. Лично. Людей для наведения порядка подберешь сам. Понял?

Полидевк понял. В тот же день рабочих, виновных в насилии, увели в лес. Леон не стал интересоваться их судьбой, да было и некогда: на «летающее крыло» навешивали пулеметы. Аверс-Реверс двигался еле-еле. Сам Умнейший, переругиваясь с Аконтием, терпеливо устранял слабину в крепежных хомутах.

– Это что же, он только вперед может стрелять? – спросил Леон, критически оглядев изделие. – А как же назад и в стороны?

– А никак, – ответил Аконтий.

Поляну удлинили втрое, вырубив деревья и выкорчевав пни. Дробили камни в щебень, засыпая широкую и длинную полосу, которую Умнейший именовал чудным словом «вэпэпэ», выравнивали по натянутому шнурку, трамбовали… Невдалеке от полосы неизвестно для какой надобности Умнейший приказал вкопать длинную жердь с узким флажком на верхушке.