Иван Дроздов - Шальные миллионы

— Парень-то ты вон какой заметный. Таких за версту видно.

Они громко и долго смеялись. А насмеявшись, Анна сказала:

— Ладно, ребята. Давайте спать.

И прислонилась к дверце, закрыла глаза. Парень и вовсе разлегся на сиденье. А Нина подумала: «Тут, на Дону, другие нравы. И люди другие». И тоже отклонилась к дверце, и задремала. Скоро они уже спали сном младенцев. И тогда только проснулись, когда на переправе послышались голоса, возникло движение.

Петр помогал Анне въехать на паром, бежал возле машины, командовал, куда и как рулить, где прибавить газ, где убавить.

Девушка впервые переезжала переправу, — убедилась, что дело это не такое легкое. Поблагодарила Петра, а узнав, что к обеду он вернется в районный центр, попросила заехать в милицию, разыскать там Сергея.

— У дяди Жени есть телефон.

— Есть, но до Сергея не всегда удается дозвониться.

Проезжали мимо церкви. Анна остановилась и предложила Нине зайти с ней внутрь. Их встретил сторож, — ветхий старичок в казацкой фуражке царских времен, — Григорий Федорович. Завидев Анну, поклонился ей низко, почти до земли.

— Здравствуй, доченька, Аннушка, дай тебе, Господи, счастья, жениха хорошего, и деток здоровеньких, и всяческих благ, и долгой-долгой жизни.

— К чему речь такая, дедушка Григорий?

— От мира всего тебе кланяюсь, от казаков-станичников за хлопоты твои и заботы. Церквушку-то, люди говорят, на твои денежки ставим. Посмотри-ка, что тут за два месяца мастера понаделали. Уж и окна застеклили, и пол настелили, а Олег, всему голова, и по ночам трудится: иконостас, простенки, окаем по купольному основанию — все своими руками расписывает. И все, говорит, за твои денежки, Аннушка. Да вы сюда проходите, к амвону, — вон там, в стружках и спит Олег Филиппович.

Под брезентом в пальто и в шапке спал на древесных пахучих стружках Олег. Анна не стала его будить, сказала сторожу:

— Пусть спит, а когда проснется, скажите, что я приехала.

И подруги по главной улице станицы проехали к дому дяди Жени. Гараж был открыт, и Анна завела в него автомобиль. А когда девушки вышли из гаража, их на крыльце встречал Евгений Владимирович. Выговаривал:

— Ни телеграммы, ни звонка — как снег на голову.

Двоюродный дедушка, как и родной дед Василий, любил Анну даже, кажется, больше сыновей своих. Анна родилась в его доме, росла, училась в школе… Родители ее мотались по стране: то в институте учились, то по распределению в дальних краях работали и дома своего не имели. Анна ездила с ними, но больше жила в Каслинской и Евгения Владимировича называла дядей. В его доме и комната для нее всегда была прибрана. Никому ее не отдавал Евгений Владимирович и после того, как родители Анны отстроили свой дом на хуторе. И неизвестно, где она жила больше, — у себя или у дяди Жени.

Очень понравилась Анютина комната Нине.

— Лучше всяких гостиниц! Прелесть какая! Я буду жить с тобой? Не возражаешь? И спать буду здесь, на диване.

— Э, нет! Спать ты будешь на моей кровати. У нас, казаков, такой закон: гостя сажают в красный угол и кусок ему дают самый лучший.

Нина села на кровать и стала качаться на пружинах. Из окна она видела Дон, лес на том берегу и чистое синее небо. Чуть в стороне, над лесом, занималась заря. Солнце, казалось, вот-вот выкатится из-за черты горизонта и разольет по донской стороне свою тепло-светлую благость. И лес, и Дон, и лодки рыбаков замерли в счастливом ожидании светила.

— Анюта, милая, как тут хорошо! Господи, как хорошо! И какое это для меня счастье, что я к тебе приехала.

Анна повесила подруге на плечо мохнатое полотенце.

— Пойдем в ванную, купать тебя буду.

Потом они сидели за большим дубовым столом в гостиной и ели жареную картошку с луком и салом и с солеными грибами. Дядя Женя достал бутылку вина, но ни Анна, ни Нина пить не стали. Анна заметила, — и это ей особенно понравилось в новой подруге, — Нина не пила спиртное вовсе, и даже в гостинице, когда на нее наседал Иванов, брала только слабое вино, да и то лишь пригубливала.

Впоследствии, когда многое откроется Анне, она узнает и причину такого отношения к спиртному Нины. Поначалу, когда она приехала в Москву на конкурс красоты, устроители конкурса — типы, подобные Иванову, — вечерами в номерах гостиниц и в ресторанах пытались ее напоить, а потом нахально лезли к ней. Тогда она и дала себе слово: в ресторан с подонками не ходить, спиртного не пить ни капли. И в знакомствах быть разборчивой. И сразу же заметила: ее всячески отодвигают в тень, ей заранее отвели место, далекое от призового. И она собралась уже уезжать в Елабугу, как вдруг подвернулся Иванов, — тоже не без устроителей конкурса. Про Иванова шепнули на ухо: «Отец живет в Штатах, миллиардер. Если понравишься ему, будешь жить как королева».

И сказка о богатом отце ее не пленила, и предложение Иванова покататься на автомобиле она отвергла. Иванов не настаивал, был вежлив, не назойлив, предложил сходить с ним в кино.

Встретились в скверике возле памятника Пушкину, — тут же рядом самая лживая из всех газет «Известия» и лучший в Москве кинотеатр «Россия». Словно из-под земли выскочил человек с билетами. И шофер был тут же, рядом. Иванов сказал им: «Закажите столик в театральном кафе».

Смотрели фильм. Иванов сидел смирно, руки не распускал, не цеплялся, и это тоже понравилось Нине. «Или он так скромен, — думала о нем, — или это рассчитанный ход».

Вышли из кинотеатра, и ему на ухо что-то шепнул тот же человек, что принес билеты. Иванов кивнул и предложил Нине поужинать.

Стол был накрыт, — в углу, под пальмой, и рядом стоял официант. Иванов подставил стул Нине. Ели вдвоем, никто им не мешал, и блюд было много, все самые изысканные, дорогие. Холодные закуски, рыба, салаты, икра, язык в желе. Золотом отливали ломтики ананасов, лимона, кисти винограда.

И вина были разные. Иванов спрашивал, что Нина будет пить. Она ответила: «Ничего. Совсем ничего. Я не научилась пить и не желаю учиться».

Настаивать не стал. И сам выпил самую малость. Был вечер, на улицах Москвы горели огни. Иванов попросил разрешения проводить ее, — Нина разрешила.

Подходя к гостинице, думала: «Сейчас увяжется за мной. Все такие, знаю их нравы». Но Иванов в вестибюле стал прощаться. Попросил номер телефона и адрес в Елабуге, тихо проговорил: «Если будете прятаться, найду вас. Вы мне нужны, непременно найду».

Не сразу ушел. Держал руку девушки, говорил: «А эти… которых вы боитесь… — их и надо бояться. Слякоть они, — не люди! Слякоть!» — повторил с нажимом и поклонился. И ушел.

Потом звонил. Приезжал. И Нина доверилась, — села в автомобиль. Катались по Москве. Подъезжали к университету, стояли на Воробьевых горах, откуда открывалась панорама Москвы. «Здесь Герцен и Огарев, — рассказывал Иванов, — давали клятву посвятить свою жизнь России, Родине. Я тоже люблю Россию, — не веришь?..» Нина улыбалась. Почему она должна ему не верить? Россию любят все, и она любит, но только никогда об этом не говорит. А он говорит и еще спрашивает, верит ли она ему. «Странный», — думала тогда Нина. Впрочем, далеко ее мысли не заходили. Иванов вежлив, корректен. Он, кажется, влюблен в нее.