Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

— А что я могу изменить?..

Елизавета не настолько глупа, чтобы озвучить свои ночные фантазии: сделай она это — и Пирог с Шалимаром поднимут ее на смех, и это в лучшем случае. В худшем — сочтут ненормальной, покрутят пальцем у виска и вообще перестанут с ней водиться. Чего страшно не хотелось бы, ведь других подруг у Елизаветы Гейнзе нет.

— Я вот что решила: пусть все остается по-прежнему. Жили ведь мы без нее до сих пор. И теперь проживем.

— Еще чего! — хором заявляют Пирог и Шалимар, перспектива остаться без внезапно замаячившего на горизонте пропуска в высший свет приводит их в неистовство. — Нужно достать эту стерву! Выкачать бабло и голой в Африку пустить!

— Думаю, это невозможно.

Возможно, еще как возможно! Более того, в течение нескольких минут у Пирога и Шалимара рождаются два совершенно разных и довольно экстравагантных плана.

План Пирога включает генетическую экспертизу, призванную определить степень родства между Елизаветой и Женщиной-Цунами. По результатам экспертизы стряпается исковое заявление на взыскание алиментов с матери-кукушки-ехидны-отступницы и уже с ним Елизавета отправляется в суд и спокойненько выигрывает дело.

— Судиться с родной матерью? Нет-нет, я на это не способна.

— Не боись, до суда не дойдет, — успокаивает переполошившуюся Елизавету Пирог. — Такие твари, как твоя мамаша, суды не любят по определению. Предпочитают решать все по-тихому, не предавая огласке обстоятельства дела. Вот увидишь, отслюнявит тебе приличные отступные, на этом все и кончится. Пара-тройка миллионов баксов тебя устроит, Лизелотта? Меня — очень даже. А тебя, Шалимар?

— А по мне, так пусть долбанет! — глаза Шалимара горят сумрачным вдохновенным огнем. — Пусть шарахнет так, чтобы никому мало не показалось! Чтобы всех в клочья порвало. Это я люблю, это я называю НАСТОЯЩИЙ РОК-Н-РОЛЛ!!

— Что ты имеешь в виду? — заранее пугается Елизавета, всегда считавшая рок-н-ролл слишком энергичной, беспокойной и бессмысленной музыкой.

— Суды, экспертизы — фи, тухлятина! С тоски сдохнуть можно. Предлагаю созвать пресс-конференцию. Пригласить корреспондентов самых бульварных, наижелтейших газет, да еще телевидение подтащить. Не меньше десяти съемочных групп с разных каналов, включая «Дискавери» и «Animal Planet».

— Для чего?!

— Чтобы поведать миру, какая у тебя сука мать! Объективно она ведь сука, правда?

— A «Animal Planet» тут при чем?

— При том, что она еще и животное, — безапелляционно заявляет Шалимар. — Художественных преувеличений тоже бояться не стоит. Расскажешь, как она тебя травила цианидом в младенчестве и ты выжила только чудом… А потом…

— «Травила», «цианидом», ну что за бред?

— Действительно, это как-то чересчур, — Пирог ревниво переводит взгляд с Елизаветы на Шалимара и обратно. — Это уже даже не индийское кино, а мексиканский сериал какой-то! Девятьсот лохматого года выпуска.

— Чем бредовее история, тем легче в нее поверят. И тем быстрее за нее уцепятся. И тем большим тиражом она разойдется, — парирует Шалимар. — Доверься мне, Лайза. Я тебе такую легенду сочиню — в осадок выпадешь!.. Обещаю — репутацию твоей мамаше мы подмочим основательно. Она у нас кровью харкать будет и ссать рибонуклеиновой кислотой!..

Помимо сдобренного цианидом детства Шалимар предлагает Елизавете героиновое отрочество и раннюю юность, погрязшую в самых диковинных маниях и фобиях. Вполне серьезно рассматриваются агорафобия, арахнофобия, клаустрофобия, непреодолимый страх перед лыжной мазью, новогодними электрогирляндами, вещами в шотландскую клетку, движущимися эскалаторами, блондинами в форме проводников поездов дальнего следования (не ниже метра восьмидесяти ростом), воздушными шарами и аэростатами, а также тротуарной плиткой красного цвета. Болезненная тяга к чистоте отвергается Шалимаром как скучная и непродуктивная. Зато всячески приветствуются страсть к исполнению арий из оперетт в общественных уборных и клептомания. Клептомания почему-то вдохновляет Шалимара больше всего.

— Хорошо бы еще, чтоб тебя застукали на месте преступления, с краденым добром в зубах.

— Это же уголовно наказуемо… Я не хочу сидеть в тюрьме.

— Может, тебя и не посадят, войдут в положение… Вот американская актриса Вайнона Райдер регулярно на этом попадается, и ничего. Как с гуся вода. А все потому, что клептоманка! А клептомания, да будет тебе известно, официально признанная болезнь.

— Но я не клептоманка, — вяло пытается отбиться Елизавета. — Я нормальный человек.

— Нормальных людей в мире не осталось, и это тоже медицинский факт, — сбить Шалимара с курса не так-то просто. — Но ты только представь с какими заголовками выйдут газеты! «Дочь популярного продюсера попалась на воровстве». Или: «Дочь популярного продюсера страдает тяжелой формой клептомании». Или: «При аресте дочь популярного продюсера покусала двух спецназовцев». И твоя фота на весь разворот. Разве не круто?

Елизавета пожимает плечами. Попасть на первые страницы газет — вещь довольно заманчивая и она, несомненно, приблизит дочь к матери на несколько сантиметров и даже метров. Весь вопрос в том, какой ценой дастся приближение. И фотография…

Наличие фотографии никоим образом не поспособствует героизации и канонизации Елизаветиного облика и не вызовет у читателей сострадания к ее горестной сиротской судьбе. Сиротство в косном сознании большинства предполагает недоедание, недосыпание и прочие лишения. А разве по толстой жабе скажешь, что она недоедала? Напротив, все подумают, что она с утра до ночи запихивалась котлетами и отбивными, не брезговала пирожными с заварным кремом и жрала плов руками — какое уж тут сиротство?! Вайноне Райдер все сходит с рук, потому что она в первую очередь худая, а уже потом — знаменитая, а уже потом — клептоманка. Всем до смерти хочется защитить худышку, оградить хрупкое и трепетное существо от бед, идущих извне. От уголовного преследования — в том числе. Фотогеничность и худоба носителя порока позволяют ему отделаться легким испугом там, где любого из популяции толстых жаб засудят на полную катушку. И каждый лишний килограмм обернется дополнительным пунктом в обвинительном заключении.

Это — жутко несправедливо, но такова жизнь.

И разве дело ограничивается лишь вопросами права? Претензии толстых жаб на любовь (в том числе — неразделенную) выглядят смехотворными. Их слезы нередко принимаются за пот, струящийся по лицу, а тяжелые вздохи — за одышку. Ни одна толстая жаба не была замечена на обложке популярного журнала, ни одна не сделала карьеры в шоу-бизнесе, каким бы золотым или бриллиантовым не был ее голос — вот они и отираются на оперных и джазовых задворках. Маются с контрабасами и виолончелями, потому что крошечная скрипка в их руках выглядит нелепо. Подразумевается, что и ум у них такой же заплывший, как и тело, а никакой не острый. И если уж случится несчастье и толстая жаба совершит эпохальное открытие, двинувшее вперед науку; или создаст шедевр, способный перевернуть представления об искусстве, — что ж, их отметят и, возможно, даже наградят. Но как-то украдкой, стыдливо, едва ли не под покровом ночи. Конечно же, никто не запрещает толстым жабам творить, но пусть они делают это где-то там, на выселках, за линией горизонта, не смущая взор хорошо сложенного и проникнутого духом раздельного питания cosmopolitan-миpa.