Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

Илья — просто великолепный.

Сам по себе.

Он ждет ее с той стороны стены, в пейзаже, достойном кисти Брейгеля, совсем не Рубенса. Ведь если допустить, что пейзаж писал Рубенс, то тут же появится Праматерь (куда ж без нее!) и испортит всю малину. Нет, в их общем с Ильей пейзаже не будет никого, кроме их двоих. И еще всего того, чему Илья обязательно научит неопытную, незрелую и жутко закомплексованную Елизавету.

Не в том смысле, в котором почти наверняка подумала бы Пирог и наверняка Шалимар.

Это совсем другой смысл, высокий, высоко парящий над землей. Как аэростат, как дирижабль, с судьбой намного более счастливой, чем судьба разбившегося дирижабля «Италия». Когда Елизавета была непонятливой дурой, жестокой и злой, она мечтала подобраться к Илье на аэростате, на дирижабле — и только для того, чтобы застать его врасплох. Теперь ясно — заставать, и тем более врасплох, никого не надо.

Она приглашена!

Она приглашена на борт дирижабля со счастливой судьбой, и Илья стоит на капитанском мостике, одной рукой упираясь в шпангоут, а другой — в трос внутренней подвески. Вместо бейсболки на нем кожаный шлем; вместо халата — кожаная куртка; он волшебным образом поправился и больше не выглядит худым и изможденным. Напротив — он сильный и гибкий. Он готов показать Елизавете удивительный мир, лежащий внизу. Этот мир пока еще не проявлен, скрыт от глаз, единственный населенный пункт, который можно разглядеть, — Кортина-дʼАмпеццо: россыпь домов, прилепившаяся к склонам гор. Но скоро к нему добавятся другие — в горах, долинах, на побережьях и просто — на пересечении дорог. Илья уже побывал там и теперь собирается познакомить с ними Елизавету.

Но еще более волнующим представляется Елизавете знакомство с другими пассажирами и членами экипажа, сплошь незаурядными и потрясающими людьми. Хотя самый потрясающий, конечно, Илья. Он готов безвозмездно передать Елизавете весь свой немаленький жизненный опыт; научить ее быть главной героиней собственной жизни. Главной, а не какой-нибудь второстепенной! А еще он обязательно расскажет ей, как избавиться от до смерти надоевшей оболочки толстой жабы. И при какой температуре сжечь ее в доменно-плазменно-мартеновской печи, чтобы атомы, из которых она состоит, не смогли восстановиться. «Микроволновкой тут не обойдешься», — шепнет ей мужественный командир дирижабля, маршал авиации Илья. — «А когда мы покончим со шкурой, можно будет заняться твоей прической и макияжем тоже. Давно я не держал в руках ножниц!»

Угу-угу, печенью трески тебя не корми, дай только представить, что ты Деми Мур. А ты — ни хера не Деми Мур, в том-то, нах, и печаль.

Кто там разговорился?!

Ба, да это же Праматерь! Пытается упереться выменем в руль высоты и мешает движению.

И мешает Елизаветиной сказке.

И еще эта сучка Деми Мур, разобранная и заново собранная хирургами-пластиками; бесчестный андроид, мультифункциональный гаджет. Хирурги-пластики знают свое дело, и выглядит она неплохо для своих после сорока. А в тандеме с Праматерью они вообще способны превратить счастливый дирижабль Елизаветы и Ильи в несчастную «Италию».

Брысь с дороги!

Сказка-то Елизаветина.

И потому обычно всесильная Праматерь и ее подружка Деми- гаджет остаются далеко внизу, тают в утренней дымке. И ничто больше не помешает Елизавете наслаждаться обществом Ильи, его уроками истории, географии, физкультуры и ОБЖ.

— …А что это у тебя с лицом, Онокуни?

— Что?

— Пялишься в одну точку, улыбаешься загадочно… Знаешь, на кого похожа?

На Деми Мур, которая со стрижкой, а не с длинными волосами, тьфу ты, брысь с дороги!.. Она похожа на подругу маршала авиации, в такой же кожаной куртке и кожаном летном шлеме, что и он. В руках — полевой бинокль с двенадцатикратным увеличением…

нет — в длинном, ниспадающем и струящемся белом платье. К груди прикреплена бриллиантовая хризантема, на плечи наброшен меховой палантин. В руках — длинный мундштук с незажженной сигаретой…

нет — в коротком, облегающем фигуру черном платье. На шее висит нитка крупного жемчуга, на плечи наброшена шаль из тончайшего муара. В руках — бокал с шампанским брют… нет, с вином… нет, с мартини… И куда, кстати, подевалась оливка?..

— И на кого же я похожа?

— На олигофрена в степени дебильности.

…а ты — ни хера не Деми Мур, в том-то, нах, и печаль.

Несчастная Елизавета, несчастный дирижабль!..

— Я тронута. Спасибо тебе, — не хватало еще расплакаться перед этим гадом! — Ты очень повысил мою самооценку. Она прям до небес взлетела…

— Ну ты чего? Обиделась, да?

— Нет, обрадовалась. Ты еще порекомендуй мне коробочки клеить, как инвалиду детства.

— Не сердись, пожалуйста! Ты, правда, так смешно смотрела в одну точку… Наверное, представляла что-то…

— Ничего я не представляла.

— Я беру свои слова назад. Сказал глупость, но теперь забираю ее себе. Я сам — олигофрен. Причем не в степени дебильности, а в степени идиотии. Самая тяжелая форма, между прочим. Ну, мир?.. Не хочу, чтобы ты на меня злилась в такой день.

Илья — хитрый, вывернул все наизнанку; Хаим выкрутился, как выражается Праматерь. Напомнил ей про «особенный» день, и Елизавета тотчас растаяла.

— И что это за день? Колись. Твой день рождения?

— Почти.

— Ну-у… Что же ты раньше не сказал? Я бы подарок приготовила…

Елизавета слабо представляет себе, какой подарок можно подарить угасающему человеку. Илья не из тех, кто будет радоваться умилительной безделице — плюшевой игрушке, цветным карандашам. Или той дури, которую они с Пирогом и Шалимаром дарят друг другу на праздники: чашки, кофейные и чайные; закладки для книг, магниты на холодильник; головоломки, к которым никто и никогда не прикасается, и те же плюшевые игрушки карманного формата. Весь этот хлам обычно покупается в магазине «Красный куб», а на противоположной стороне улицы, в магазине «Hallmark» покупаются открытки. Якобы смешные, с окарикатуренными животными и людьми. Пирог — всегда очкастая знайка в брючном костюме; Шалимар — Алиса в стране чудес, мечтающая совокупиться с улыбкой Чеширского кота и белым кроликом; а Елизавета — вечная панда, веселись и развлекайся, оставайся лучше всех, пусть тебя не покидают счастье, радость и успех.

Желать что-либо Илье бессмысленно. Ни одно из пожеланий не сможет быть исполнено, никогда. Ни одно из пожеланий не будет выглядеть иначе, чем издевкой. Счастье, радость и успех? — в его-то положении! Что уж говорить про бодрость и здоровье, — Елизавета готова расплакаться.

И, кажется, даже плачет.

— Ну, ты что, Онокуни!..

— Все в порядке. Просто переживаю, что не купила тебе подарок.