Николай Гарин - Оула

Первое время они шли редким хвойным лесом. Затем раза три переваливали через невысокие каменистые гребни, спускались в низины, на дне которых было полно грязного прошлогоднего снега, под которым чувствовался лед. Перебирались через ручьи. Однако о привале не было ни малейшего намека. Савелий искусно вел их маленькую группу. Шел враскачку на своих коротеньких, кривых ногах. Он тонко чувствовал дистанцию, все время был на виду. Как-то неожиданно у него на спине появилась берестяная пайва и длинный лук, висевший по диагонали. Откуда ни возьмись, появились и две беленькие собаки-лайки, которые бежали далеко впереди и не вступали в контакт с Ефимкиной Лапой, трусившей с озабоченным видом рядом с хозяином.

Шли долго. Когда, наконец, остановились передохнуть и попить чаю, Максим с Ефимкой быстренько натаскали сушняка и хотели было зажечь огонь, но Савелий их остановил. Он отобрал из всей кучи маленькую охапочку, перенес на камни и очень остроумно приспособил над ней до черноты закопченный чайник с водой.

Ребята переглянулись. Костерок разгорелся мгновенно. Горел жарко и бездымно. Когда охапочка сушняка стала догорать, шипя и брызгаясь, запрыгала крышка чайника.

— О, уже вскипело!

— Ну и Савелий, ну и мастак! — искренне удивился Максим и, помня, что тот немного глуховат, громко на самое ухо прокричал: — А если мясо варить вот в этом котелке, сколько надо таких дров?

Хитровато улыбаясь, Савелий опять набрал охапку, чуть больше предыдущей: — Этого хватит, однако.

— А зачем экономить, если столько дров вокруг, а, Савелий!? — не сдавался Максим.

— Пошто зря палить, если нужды нет, — тихо и совсем не назидательно ответил тот, засовывая в чайник какие-то травинки и темные корешки.

— Тоже верно…

— Смотрите, смотрите, глухарь! — громко зашептал Ефимка, показывая рукой на высоченную лиственницу на другой стороне ручья.

Действительно, на нижней ветке топталась огромная черная птица. Она только что села и укладывала крылья.

— Красавец!.. — воскликнул Максим и потянулся за винтовкой. — Сейчас мы его в глину и на угли…. Значит, не зря мы столько дров набрали!?

— Тебе бить нельзя, — Савелий положил руку на винтовку.

— То есть как нельзя, ты что дорогой!? — оторопел Максим.

— Этот мансин худой, — спокойно проговорил он, — совсем старый будет. Мясо невкусное, долго варится.

— Ну и что! А куда мы спешим!?

— Идти долго… Много покушаем мяса, плохо будет, тяжело… Придем к реке, чай будем пить, рябчиков кушать…

— Да-а, серьезный ты мужчина, Савелий…

— Тебя Мансин звать!? — Максим не удивился и пропустил мимо ушей, что вогул от своей глухоты немного исказил его имя, поэтому и кивнул утвердительно.

Савелий усмехнулся, подергал реденькую бороденку, покрутил головой в недоумении, а затем выдал:

— Ты — Мансин, — он показал пальцем на Максима, — он — мансин, — Савелий повернулся к лиственнице и показал на глухаря. — Плохо Мансину бить мансина!

— Ах, ты вот о чем…, — Максим рассмеялся.

— Сам ты глухарь Савелий, причем, в прямом смысле. Слушай внимательно, я «Мак-сим», понял, нет, сын тайги!? А его звать «О-у-ла»! А этого — «Ефимка», — громко и весело закончил знакомство Максим, и, повернувшись к приятелям, все еще улыбаясь, пояснил:

— «Мансин» на их языке — глухарь.

Ефимка с Оула переглянулись

— Ладно, путешественники, давайте чай пить.

Оула с огромным трудом продержался до вечера. Он все-таки смозолил себе ноги, больно ушиб колено, но виду не подал и дошел со всеми вместе до реки.

Река оказалась широкой, но мелкой. Чистейшая вода устало трепетала серебром на обширном перекате. Свежие залысины на прибрежных деревьях напоминали о недавней ее мощи с ледоходом и заторами…. Сейчас она обмелела, бежала тихо и робко.

Все трое бросились к воде, вспугнув реденькую стайку льдистых хариусов.

— Смотрите, какие огромные!..

— А вкуснятина!?…

Но, почувствовав запах дыма, кинулись обратно. Небольшой костерок на удобном открытом месте уже горел. Савелий хитро улыбаясь, щипал рябчика.

— Вот это да!.. — ребята ошарашено смотрели на своего проводника.

— Это когда ж ты успел, Савелий!? — Максим присел рядом с ним и приподнял за лапки еще трех пестреньких птиц. — Это надо же!?.

— Ладно, давайте за дело… — стараясь выглядеть взрослым и бывалым, Ефимка схватил котелок с чайником и отправился к реке.

— Нет, я так не могу…, Савелий, так, когда ты их, а?! Или от Нярмишки тащил!?

— Зачем от Нярмишки, когда шел…

— А почему мы ничего не видели и не слышали!?

— Не знаю, — мужичок все так же лукаво улыбался и щипал уже вторую птицу.

— За дело, так за дело, — проговорил Максим, ожесточенно отмахиваясь от комаров тряпицей. А те наседали и наседали. Всю дорогу не давали ребятам ни минуты передышки, а сейчас у реки их была уже целая туча. Комары звенели на всю округу, рвали людей на части. Крупные, стремительные и отчаянные. Не обращая внимания на дым и смерь собратьев, которые сотнями умирали от ударов, грязным следом размазываясь на коже или одежде, они бросались и бросались в атаку. Буквально с лету впивались своими, будто железными носами в теплую человеческую плоть и втягивали в себя сладкий горячий нектар. Те, кому везло, загружались под завязку и, тяжело отвалив от своей жертвы, летели вниз, в сырость передохнуть и заняться воспроизводством.

Оула никогда не видел столько комаров. Каждое мгновение они наносили сотни укусов по всему телу! Ефимка притащил какие-то гнилушки, и густой белый дым стал заволакивать берег. Тут же все трое зашвыркали мокрыми носами, от слез поплыл и берег, и река, и костер. А звон не стихал, наиболее стойкие и дерзкие умудрялись и в густом дыму добраться до своей жертвы и с вожделением припасть к источнику вечной жизни…

Никто из молодых людей не обратил внимания, что Савелий совершенно невозмутимо продолжает дощипывать рябчиков. Хотя и над ним броуновском движением мельтешили тысячи и тысячи кровопийц. Однако садились единицы и, словно по ошибке, вяло и растерянно ползали по лицу, рукам, о чем-то раздумывали, а затем легко улетали.

— Савелий, а тебя, почему не едят эти твари!? — удивленно воскликнул Максим.

Проводник продолжал лукаво улыбаться:

— Я их не трогаю, они меня не трогают…

— Ну да, не будешь их трогать с дерьмом сожрут. Открой тайну Савелий, как ты их ублажаешь или чем намазался!? Поделись…

— Зачем тайна. Савелька их не трогает, комары Савельку не трогают… Какая тайна!

— Ну, заладил, трогают, не трогают…, — Максим с отчаянием отхлестывал себя какой-то тряпицей, — ты хитрый и нехороший человек Савелька…

Ели жадно, торопливо, обжигаясь. Сначала еще как-то пытались вылавливать сваренных комаров из своих посудин, но потом перестали обращать внимание. Савелька же накормил собак, немного отлил из своей чашки прямо в реку бульона, вслед бросил кусочек мяса и лишь затем сел есть.