Николай Гарин - Оула

В комнате сразу стало уютней. На полу перед печкой весело забегали зайчики, становясь все ярче и ярче. Обозначились стены, потолок, окно, мебель. Запахло горячим металлом.

Зябко ежась, Алевтина Витальевна вернулась к постели и, не снимая халатика, прилегла с боку, осторожно накрывшись одеялом. Спать не хотелось. Рядом спал великолепный, молодой мужчина, которому она была очень признательна за то, что он выбрал ее, что он дарил ей свое тепло и ласку, стал близким и желанным. И ничего, что из органов. Она с первого взгляда, с первой минуты не отождествляла его с этим мерзким учреждением, с этим адом, где рухнули все ее надежды, где прервалась самая красивая и сладкая на свете песня… Песня ее настоящей, единственной любви…

Добравшись до Котласа, Алевтина довольно легко установила, что Он здесь. Скоренько собрала передачку и на следующее утро была уже у окна приемника. Еще несколько женщин топтались в мартовском снегу. Безжалостно дула поземка, пронизывая их насквозь. Узелки взяли лишь перед обедом.

Деньги были на исходе, и она пошла мыть полы в маленькую местную школу. Пригласили на работу по профилю, но она отказалась, ожидая, что Его повезут дальше.

Две недели, чуть ли не ежедневно носила передачки. Боялась только одного — простудиться и заболеть. На шестнадцатый день отказались брать. Молодой, с плутоватыми глазами охранник долго молчал, рассматривая Алевтину со всех сторон. Потом, отведя взгляд в сторону, тихо, заговорщицки сказал, что, мол, для Него передачи отменили, но за особое вознаграждение он рискнет передать и что приходить сюда больше не следует, он сам зайдет к ней…

С тех пор и пошло.… Сколько их перебывало!? И молодых, и не очень. Грязных, жадных до тела и таких, которым подавай что-нибудь необычное, совсем уж бесстыдное.… Терпела. А куда деваться. «Ему гораздо хуже,» — думала Алевтина. Пока не попался уж больно отвратительный и предложил такое, что было за пределами всякого здравого смысла. Алевтина наотрез отказалась, тогда он попытался силой.… Не получилось. Потеряв самообладание, в гневе он-то и признался, что ее «сокол» давным-давно в «яме», что «сыграл» туда в аккурат через две недели после прибытия на пересылку. Проигрался в карты. Что давно охранники и «вертухаи» ходят в носках и свитерах ею связанных, делят передачки между собой и бегают к ней под бочок по строгому графику…

Очнулась в тусклой, серенькой палате с запахом карболки, керосина и еще чего-то кислого. Старенькая, кругленькая санитарочка, увидев, что Алевтина открыла глаза, подошла, присела на краешек ее постели и, гладя ее забинтованную руку, тихо зашептала, оглядываясь на дверь:

— Грех, грех, родимая, на себя руки-то накладывать. Богом дадена жизнь тебе и им отымется, когда срок придет. Прости меня, Господи, — она украдкой перекрестилась и снова оглянулась на дверь. — Завтра я тебе котеночка принесу, — она растянулась в простоватой улыбке, — трехшорстной. А это, — она кивнула на тумбочку, где стояла металлическая чашка, из которой хвостиком торчала ложка, — не ешь. Я тебе, дочка, блинчиков испеку, потерпи до вечера.

Глядя на это круглое, морщинистое лицо, ясные, открытые глаза, Алевтина и впрямь почувствовала неловкость за свой поступок. Она как могла, улыбнулась в ответ санитарочке и коротко кивнула: «Спасибо, мамаша…»

На следующий день осторожно, боясь раздавить писклявый, тепленький комочек у себя за пазухой, Алевтина возвращалась в свою комнату.

Устроилась учительницей или, как здесь говорят, учительшей и по утрам теперь стала спешить в класс к детям, а вечерами — домой к трехшерстному, пушистому Жорику.

Майор Кацуба, начальник лагеря открыл папку, достал рапорт старшего надзирателя старшины Ахмедшина и вновь перечитал. По сути, это был донос на лейтенанта Глеба Якушева, молодого красавца, прекрасно себя зарекомендовавшего на службе. «Вот ведь б…во какое…, — с горечью и сожалением рассуждал майор, — есть сигнал, надо отвечать. Мож, он куда еще послал.… А жалко парня!»

С полчаса назад Кацуба послал старшего лейтенанта Симкина за Якушевым. Послал и спохватился: как всегда хорошая мысля, приходит опосля. Появилось сомнение: «Может, надо было дождаться утра, да и вызвать по телефону, и побеседовать.… А так, вдруг Якушев не поймет или Симкин перегнет палку?»

И было отчего волноваться майору Кацубе. Он хорошо помнил, как заявился перед осенью, едва окончив училище, молоденький лейтенант. Бабы, жены офицеров, словно объелись чего или оппились, только о нем и говорили. Да еще давай мужей укорять, мол, утратили фасон, стали мятые да рыхлые, вон молоденький каков — глаз не оторвать. Ну и так далее, и тому подобное.

И Зинка его, стерва, сука ненасытная, туда же… Мало того, что рога ему наставила, когда Кацуба еще в капитанах ходил, так до сих пор на каждого рослого мужика готова вешаться и смотрит тварь им в «самый корень». Забыла подлюка, сколько он поленьев о ее хребет изломал, зализала свои раны.… И вот по новой…

Бабья память короткая. Да и он — голубь тоже забыл, что лишь благодаря ей, Зинке-суке, бл…ди своей жопастой стал майором и получил лагерь.… Забыл мать твою!

Майор злился. Злился оттого, что в столе лежал приказ о досрочном присвоении Якушеву очередного звания. Сам же ходатайствовал.… Злился и на старшину, добросовестно выполнившего свой долг, всю свою жизнь сверявшего по инструкциям и уставам. Злился на то, что послал за Якушевым Симкина, который случайно подвернулся под руку. Ведь знал майор, что они противники-соперники непримиримые и по службе, и … в кобелизме…

Зашел начальник режима капитан Гордадзе.

— О чем думаэшь, Михал Иванович, дарагой! — широко улыбаясь и протягивая обе руки прямо от порога, пропел кавказец.

У грузина всегда было хорошее настроение, словно он постоянно носил с собой кусочек своего солнечного края. От него даже аромат шел как от виноградника, хотя многие утверждали, что это пахнет грузинским домашним вином.

— Присаживайся, Автандил Вахтангович! Вот, полюбуйся!

Майор протянул рапорт старшины Ахмедшина. Капитан взял бумагу и погрузился в чтение.

— Брэд, полный брэд, да, Михал Иванович, — у грузина лезвиями блеснули глаза, взгляд стал жестким. — Ну, встрэтил знакомого, ну перебросылись парай слов и что!?…? Да?!.. Гдэ здэсь крыминал?!.. Да!?

Капитан был решительнее майора, смелее. Ему многое сходило с рук.

«Нужно было ему это перепоручить…,» — запоздало как всегда подумал Кацуба.

— Слушай, ну и что теперь, да, — продолжал капитан, — этот профессор по кличке Фытиль ночью «сыграл в яму». А нэт человэка, нэт вопросов, да?! Так что, товарыщ майор, дарагой, выбрось всо из головы и давай лучшэ этапы готовить, да, разнорядка пришла.