Николай Гарин - Оула

Вот и приходилось менять оленье мясо да шкурки зверей на соль, муку, сахар, хлеб и масло, ну а если повезет, на поношенное военное обмундирование. Крепкое с латунными пуговицами оно ценилось настолько высоко, что за него, не задумываясь, отдавали двух, а то и трех важенок. У кого из молодых оленеводов был хотя бы китель, считался первым женихом в районе.

Тогда, в пятьдесят втором году было особенно люто в заполярной тундре. «Ох, как же тогда было тяжело!.. И вот здесь, на этом месте такой пир закатили!.. А как Ефимка был рад!.. Тогда и избу эту поставили в честь нашей удачи…. Вот и сейчас бы он порадовался! Сыновья то его стали уже старше отца! А внуки, какие!.. Андрюшка, первый и мой самый любимый, уже совершеннолетний. Повестка пришла, весной в Армию!..»

Вспомнив про повестку, Оула переключился на текущие дела.

Сто ондатровых шкурок запросили военкомовские чиновники за «белый» билет для его внука. У Оула были свои соображения на счет службы. Он знал, да и приходилось не раз видеть, какими возвращаются оттуда дети тундры.

Оула держал в тайне свой план освобождения внука от службы. Об этом не знал ни Андрей, ни Никита, его отец.

…Сто штук. Хотя нынче ондатры много. От этого и рыбы почти не стало и в протоках, и даже в самом Кривом озере.

Да-а, раньше было куда скромнее. Можно было оленями рассчитаться. Но сейчас мяса полно. А вот, поди ж ты, появилась любовь у всех к пушнине. Причем в особо крупном количестве. И куда им столько ондатры!? Знали бы эти дармоеды, как достается каждая шкурка!

Э-э, да что там, если даже для любой мало-мальской бумажки надо дать в лапу…. И паспорт свой купил. Только вот зачем!? Столько жил без него и ничего, а вот под старость взял да и обзавелся. Даже голосовать приглашали…

А ведь, считай, всю жизнь пришлось скрываться от властей. И даже здесь, в тундре ждать, ждать, ждать, что однажды его схватят и снова бросят в грязь… человеческую, зловонную!..

И вот он, наконец-то, состарился и никому теперь не нужен. Разве что своим близким, которые как родные. Это же Ефимкины дети и внуки. А он обещал ему, поклялся, что будет беречь его детей и внуков как своих собственных!..

Сзади захрумкал снег. Оула не обернулся, он знал чьи это шаги. Василий молча протянул кружку с лекарственным запахом.

— Ты что, думаешь что я…, — начал было Оула. Но тот перебил:

— Пей…. Выпей и сиди хоть до утра.

— Выучил сыночка на свою голову…, — тихо, сквозь зубы процедил Оула и, не глядя, взял кружку. Но в голосе отца сын уловил скрытую теплоту и благодарность.

— Ой, что там такое!? — встав на цыпочки и вытянув шею, Василий смотрел куда-то поверх низкорослых деревьев. Оула тоже посмотрел в сторону ожидаемого рассвета. Но до рассвета было еще как минимум часов пять, а живое, желтовато-красное зарево вовсю трепетало где-то там, в той стороне….

— Зона горит! — упавшим голосом произнес Оула. — Одевайся.

Чем всегда гордился старый отец, так это тем, что оба его сына, а теперь и внуки по характеру получились в их отца и деда — Ефима. И по хватке в работе, и вообще, когда надо действовать…. Не задавая вопросов, Василий молча кинулся к избушке. А Оула принялся освобождать из-под снега «Бураны». Когда выскочил Василий с ружьем и в полной экипировке, один из «Буранов» уже вовсю ревел на холостых оборотах.

— Никита, держи собак!.. Если что, дадим дуплет!.. Андрюшку возьмешь и прицеп не забудь…. — отдавал последние распоряжения Оула выскочившему младшему сыну.

— И сумку…, сумку мою не забудь, — добавил Василий и убрал сцепление.

Дорогу было не узнать. Намело таких застругов, только держись! Василий вел мотонарты аккуратно и быстро. Шли прямо на зарево. Мушка не отставала, она как обычно бежала по гусеничному следу шагах в двадцати. После Кривого озера показалась зона. Горел крайний барак. «Горит от входа…, а вернее, догорает…» — определил Оула. Повсюду, на каждом шагу ждали воспоминания, но Оула волновало другое. Раз горит, значит, кто-то поджег. Если бы это случилось в теплую погоду или летом, дело другое. Но после такой бури — похоже на несчастье. Точно так же думал и Василий. И вообще, на Севере случайностей не бывает.

Пока карабкались на утес, ближний фронтон барака не устоял и рухнул вовнутрь. Огня было мало. Золотилась целая гора головешек. По следам ничего нельзя было определить: сколько человек, когда, где!?… Да их попросту не было. Снег вокруг сильно подтаял и застыл, ощетинившись своими острыми, льдистыми иглами, которые указывали, откуда нападал на них огонь.

— Кто есть…, живой!? — нарушил тишину Василий. В голосе было больше сомнения, чем надежды. Но пожар, дымя и потрескивая, не отвечал. До самого рассвета они пролазили с Оула по обгоревшим развалинам, которые то разгорались, то затихали. И лишь когда собрались уходить, обратили внимание на Мушку, которая тихо поскуливала, преданно глядя в глаза хозяину.

— Что…, что такое Мушечка моя, — едва Оула обратился к ней, как та стремглав кинулась куда-то вниз под пол сгоревшего барака. Расширив дыру в завалинке, вычерпав оттуда землю со мхом, Василий проник за Мухой.

— Есть, — крикнул он отцу, — пока один и…, кажется, серьезно ранен… Погоди, я еще тут посмотрю…

— Сколько вас было!?… Ты слышишь меня!?… Я говорю, сколько вас было!?… — спрашивал Василий черного от сажи человека, едва тот открыл глаза. Человек, оказавшись на свету, испуганно смотрел то на Оула, то на Василия, трясся всем телом, но ничего не отвечал.

— Ладно, оставь его. Я сам еще раз проверю, — отреагировал Оула на безуспешные попытки сына выяснить у пострадавшего, есть ли там еще кто-нибудь.

— Нет, папа, там очень опасно! Пол вот-вот рухнет.

— Занимайся своим делом….

— К-кто-то там б-был еще…, — наконец, с огромным трудом, выговорил потерпевший.

— Ну, вот, — только и сказал Оула и нырнул под пол. И в тот же момент вся догорающая груда из досок и бревен, будто облегченно вздохнув, осела, выпустив огромное облако оранжевых искр.

Придя в себя и едва ответив на вопрос «Сколько их было?», Виталий опять потерял сознание от истошного крика человека, который его и спрашивал. Он уже не слышал два подряд выстрела из ружья. Не слышал новых голосов. Не чувствовал как его тащат обратно вниз с утеса. Как ставят уколы…

Очнулся, когда везли. Будто по волнам, но уж больно тряско. Боль была повсюду. Правую ногу не чувствовал, словно ее и не было вовсе. Кружилась голова и тошнило. Вверху над ним — небо, мутное, бесцветное. Впереди дикий треск… «Буран!» — догадался Виталий. «Вот когда за мной приехали! — ввернулась саркастическая мысль. — А Юрка, где Юрка, нашелся, нет!?…». Сильно тряхнуло и боль, как голодный зверь, вгрызлась во все тело. Закрылись глаза. Тотчас память выбросила огонь и дым!