Монтеро Глес - Когда диктует ночь

Он принадлежал к династии, которая сделала возможным завоевание Америки, той самой, малявка, династии австрийского орла. Сей Филипп считал себя наместником и наемником Бога на земле. На земле и под землей, малявка. С горящим взором он изгонит из Испании морисков, и на это у него уйдет два долгих года. За это время под единственным предлогом — облегчить посадку на суда — он сгонит мавров в Тарифу, прямехонько сюда, малявка, со всего Бетиса и Ла-Пеньи. Поскольку в ту эпоху не было паромов, а Альхесирас лежал в развалинах, они погрузились на королевские корабли. Они переправлялись в Африку со всем своим добром, и многие, боясь, что их ограбят во время плавания, прятали в скалах свои деньги и драгоценности. Потом отметили место и нарисовали карты, которые должны были пригодиться по возвращении. Четыреста лет спустя, малявка, в царствие Приапа, одна из этих карт попала в руки старикашки с глазами лунатика и бородой меланхоличного козла. Эта карта нарисована хной, и старикашка кончиками пальцев нащупывает рельеф кадисского побережья. И, не теряя времени, пускается в авантюру Луисардо поджаривал старикашку на стреляющей маслом сковороде своего распаленного воображения, старикашку, который, увлекаемый неведомым доселе порывом, доверил Рикине свою тайну. Речь идет о душераздирающем признании, которое Чакон, приникнув ухом к перегородке, внимательно выслушала. И вот, натянув трусы, она вприпрыжку спускается по лестнице из неотесанного дерева и заходит в заднюю комнату, где, как и каждую ночь, режутся на деньги в чирибито.

Игроков трое, одного, по имени Фазан, мы уже знаем: седые волосы, «ролекс» на массивном золотом браслете, застегнутый на все пуговицы пиджак — словом, верх элегантности. Он называет себя журналистом и рассказывает о том, что политики ссужают ему деньги, чтобы он выставлял их в своих репортажах с лучшей стороны. Выйдя из Конгресса с целым ворохом сплетен, он идет к Чакон. Из одного борделя в другой. Вот где сидел Фазан той ночью, когда все началось. Карта ему не шла, и он просаживал последние деньги, играя один против двоих. Один из этих двоих — трансвестит, приехавший из Аргентины. Другой — тип с лицом злодея, откликающийся на имя Хинесито. На щеке у него шрам, во рту зубочистка, и он в выигрыше. Чакон входит и зовет Хинесито, которому удача сама плывет в руки и который быстро встает, что-то жуя и не забыв про зубочистку, которую в ярости ломает надвое. За ним выходит трансвестит. Фазан остается один; на столе деньги и еще неразыгранные карты. Он распускает галстук и наливает себе виски. Потом смотрит на потолок и, когда взгляд его утыкается в обсиженную мухами лампочку, думает, что жизнь что-то вроде этого, малявка: вроде обсиженной мухами лампочки, которая то зажигается, то нет. Но эта мысль занимает его ненадолго, потому что Фазан — человек земной, и если мы явились в эту жизнь, чтобы страдать, то налейте мне еще. И он берет стакан с виски и залпом выпивает его. Потом, с саднящим горлом, расстегнутой грудью и полураспущенным галстуком, Фазан мысленно переключается на чернокожую официантку из кафе «Берлин», которая сейчас ждет его в двух шагах отсюда. На Фазана находит романтический стих, и он наливает себе еще виски. Однако вернемся к Чакон, которая, облокотясь о стойку, дает указания Хинесито и его подружке-трансвеститке, которая только и делает, что кивает головой, как китайский болванчик. Чакон говорит, что хорошо заплатит им, если они отберут карту у старикашки, который скоро спустится.

— Не знаю, где он ее прячет, но где-то недалеко, — объясняет Чакон, потряхивая браслетами. — Если придется его пырнуть, можешь не сомневаться, Хинесито, можешь не сомневаться, — подсказывает она.

Хинесито знает, что подсказки Чакон — это замаскированные приказы, и соглашается, ковыряясь в коренном зубе. И тут краешком глаза Чакон засекла путешественника, малявка, в тот самый момент, когда он вытащил фляжку и налил в стакан виски. Чакон взбешена и, закончив отдавать приказы, она подходит к путешественнику, осыпает его брешью и указывает на дверь. Мы уже говорили, что путешественник опрометью выбегает на улицу с единственным желанием — выкурить сигаретку. И что в поисках огня он не заметил вышедшего из дома старикашку со своим полным хлама чемоданчиком. Не заметил он и того, как вслед за ним вышел Хинесито в сопровождении трансвестита. Запомни, малявка, что трансвестит первым набросился на старикана, схватив его за печальную козлиную бороду. У Хинесито не выдерживают нервы, и, поскольку старикашка сопротивляется, он вытаскивает нож и всаживает тому в брюхо прямо там же, малявка, напротив автостоянки. Они обшаривают труп, когда слышат приближающиеся шаги. И прячутся. Это поступь путешественника, который, так и не раздобыв огня, с неприкуренной сигаретой в руке наталкивается на окровавленную тушу. И тут начинается история погребенных сокровищ и внутренних границ, малявка, история ветра и безумия, которые будут преследовать путешественника на каждом шагу.

Случается, что чайки выражают свой протест громкими криками. И стервятники жалуются, что топляки одна кожа да кости и мясо у них жесткое. И случается также, что путешественнику нужен кто-нибудь, кто, черт возьми, объяснил бы ему, кто такие топляки, возможно, именно ища этих объяснений, он и зашел в «Воробушков». Он был похож на жертву кораблекрушения: фуражка сидела набекрень, а взлохмаченные волосы напоминали птичье гнездо. В конце концов он захлопнул за собой дверь, как сообщила следователю одна из девиц, та, что из Гвинеи и просит называть себя Камиллой. В назначенный день она явилась в суд в пепельного цвета блузе, сквозь которую просвечивали ее спелые соски. Прежде чем сесть, она прошлась по залу в коротких обтягивающих шортах, едва прикрывавших пах. Все сходилось к глубокой ложбинке, освидетельствовав которую нотариус мог бы выдать отдельную метрику, о чем он, сообщнически перемигнувшись, и шепнул следователю. Сей последний, натура очень поэтическая и всячески желающая стать выше своего судебного статуса и протокола, записал, что Камилла улыбалась кротко, как овечка, обнажая свои белоснежные зубы с той же естественностью, с какой выставляла напоказ свои цветущие пахи. А теперь, после этих лирических отступлений, проследим за путешественником, так как из слов Камиллы явствует, что, прежде чем он дошел до стойки, перед ним во всей своей пряной красе явилась Милагрос; пышнобедрая, с тонкой восточной талией и щекочущей нервы походкой. Достаточно было одного ее взгляда, и у путешественника приподнялась свисавшая на глаза прядь. А у Милагрос глаза горели, как у дикой кошки, готовой вот-вот наброситься на него.