Канта Ибрагимов - Сказка Востока

Согласен ли сам Малцаг служить в армии, против которой сам всю жизнь воевал? Конечно же, нет! Это обстоятельство уже обсуждалось, и не раз, не раз Малцаг и Шад-Мульк встречались. То это было чуть севернее Тебриза, в пойме реки Ахара-Чай, куда Халиль и Шад-Мульк ездили на охоту. Было так, что Малцаг приходил и в Тебриз, и они втроем встречались в условленном месте. Малцаг не согласен, а Шад-Мульк, одержимая, сама выехать не может и вновь Малцага зовет. Он всегда мчится на ее зов, благо у него есть пайзца, но теперь и она особо не нужна: люди Халиля под охраной доставляют его в Тебриз. А Шадома не только актриса, она еще и режиссер.

Халиль, как правитель Тебриза, по традиции живет в «Сказке Востока». Тут же, в тех апартаментах, где некогда была рабыней, расположилась и Шад-Мульк. Она могла бы набраться наглости и провести Малцага прямо к себе, хотя там всегда Халиль. Однако Шад-Мульк замыслила ошеломить Малцага позабытым прошлым, когда и он был рабом, и она, якобы для тайны, назначила встречу в темных, сырых, вонючих подвалах, где, как и прежде, сотни, может, тысячи рабов, как когда-то и сам Малцаг, крутят сутками жернова, обеспечивая жизнедеятельность верхних этажей, — это и есть образ времени, то есть «Сказка Востока».

От воспоминаний, от этих запахов пота, испражнений, рвоты, тоски и смерти, от этого ужаса Малцаг весь побелел, задрожал. Он об этом забыл, он не мог и не хотел это помнить, более знать. А она пришла. Пришла как на деловое свидание, вся в наряде и в блеске.

— Вспомнил нашу жизнь? — почти что бесстрастен голос Шад-Мульк, будто это ей никогда не грозит и не грозило.

— Знал бы, ни за что сюда не пришел.

— Хе-хе. Мир все тот же, мало что изменилось.

— А как там, наверху?

— Той идиллии, подлинной «Сказки Востока», нет и не будет: Тамерлан все цветы срубил. Одна роскошь. И пустота. Тишина! Лишь муэдзин на молитву поет… Ни души. Редко-редко прислуга, как тень, пройдет. Зато здесь еще больше рабов. Тут не Бочек экономит, тут щедро-вороватый казначей, который этих людей как скотину спишет. Помнишь? И мы были в этом ярме.

— Помню, но больше не хочу. Зачем звала?

— Малцаг, — ее глаза в темноте блеснули, как у хищника. — Ты думаешь, что мы уже вырвались из этого рабства, и это нам более не грозит? Нельзя все бросить на полпути.

— Я не буду служить под знаменем Тамерлана.

— Ты будешь служить у Халиля.

— И как ты это представляешь? Ведь меня знают.

— Знали, — она сделала акцент. — И то по имени, но не в лицо.

— Есть и те, кто знает в лицо.

— Ну, к Тамерлану тебя и не подпустят. И еще двое-трое, что тебя еще помнят, будут убраны.

— Мне нельзя, — уперся Малцаг. — Я кавказец, и всю жизнь воевал с тюрками.

— О чем ты говоришь? — злится Шад-Мульк, она уже примеряется к роли царицы. — Под знаменем Тамерлана десятки тысяч кавказцев, в том числе и твоих горцев-земляков. А у Халиля разве не твоя охрана?

— Им можно. Мне нельзя. К тому же я рыжий, безухий — все узнают.

— Ну, уши твои давно никто не видел. А волосы? Посмотри сюда, — она сдвинула платок, раздвинула прядь волос, — видишь, корни все седые. Я крашу волосы, и твои будут черные.

— Нет, — сухо парировал Малцаг.

— Малцаг! — теперь мольба в ее голосе. — Ты оставишь меня одну? Ведь мы в любой момент можем двинуться в Самарканд. А Хромец уже вызвал Халиля, о Китае говорил, видимо туда хочет пойти в поход.

— А где это? На краю света. Нет! Не проси, Шадома, не могу.

— Знаю, все знаю, — со злобой придвинулась она. — Это я потеряла все: родину, родных, и самое главное, вот так, рукой, — она перед его лицом сжала кулак, — вырвали последнее мое счастье на материнство, и поэтому я до конца пойду! А ты! А тебя спас от кастрации Молла Несарт, у тебя нынче семья, дети, и они манят тебя, атрофировали твою способность воевать, бороться до конца.

— Я прекратил борьбу, потому что ты попросила.

— Какая борьба? Всего пять тысяч против двухсот. Ну, убил ты Мухаммед-Султана, да хоть Хромца убей, ну и что?

— А ты что хочешь, что?

— Не кричи! — она осмотрелась. — Я хочу изнутри, до конца изничтожить этих кровопийц!

— Это невозможно.

— Возможно! — злобно шипит она. — Мы в шаге от цели. Дай сполна отомстить.

— Нет. Хватит. Давай вернемся. У нас дети, семья.

— Это у тебя дети, семья. А может, ты ревнуешь к Халилю?

— Это ты ревнуешь меня к семье. А я обязан их вырастить, на ноги поставить.

— И кем они вырастут? Горцами-дикарями? Будут дань тюркам платить, либо воровать. Все равно на обочине истории.

— Замолчи! Я никому дань не платил и никогда не воровал.

— Ну что ты, Малцаг, — тут она его дернула. — Один год. Всего год побудь со мной. Не ревнуй.

— Ревнуй — не ревнуй, а своему красно-белому знамени не изменю.

— Хе-хе, это в мой огород? Ну ладно. Прозябай в своих горах, деток ласкай. Сама как-нибудь попытаюсь, мне все равно терять, кроме тебя, нечего и некого.

— Прости, Шадома!

— Прощай, Малцаг! — она крепко прижалась к нему, быстро отстранилась, и, артистично указав рукой: — Только не забывай, что «Сказка Востока» была и такой, и без борьбы такой же будет. — И когда Малцаг, словно боясь, что его здесь задержат, спешно покидал этот мрачный, смрадный подвал, Шад-Мульк с вызовом крикнула вслед: — Прошу, помни, мой дорогой Малцаг, чему Несарт учил — только знания спасут нас — знания, что мы не рабы и не варвары!

Предыдущий затянувшийся диалог никак не тянет на историзм. Ведь история — это действительность в процессе развития. Тогда надо вернуться снова к Тамерлану, пока он еще живой и по-прежнему дееспособен. И тогда, как отмечают летописцы, в зиму уже наступившего 1404 года, когда на Кавказе установились невиданные холода, Властелин нагрянул с проверкой на строительство канала от Аракса. Увиденным он оказался крайне недоволен, дал срок неделю, чтобы все закончили. Не успели. И тогда были казнены все командиры и каждый двадцатый свой же воин, всего около пятисот человек. Да это не в счет, человечество — воспроизводительный ресурс или материал. А вот что действительно останется в истории, так это строительство, ведь это созидание, развитие и цивилизация.

Стоп. Отчего-то Перо заскрипело. Наверное, и Перу описывать эти зверства надоело. Тогда оставим историзм и обратимся к литературе. Вот где человечность: о душе, о чувствах, об эмоциях. Тогда другой герой Малцаг — вот кто вернулся в Грузию с разбитой душой.

С одной стороны, Шадома — это уже не любимая женщина, а самый близкий, дорогой человек, с которым он пережил очень многое, почти всю жизнь. С другой — семья. Он знает, что такое сиротство. И как бросить малолетних детей в суровых горах? Как

о них не заботиться? Ведь горец Кавказа — ныне редкость, и надо бороться за каждую жизнь, тем более детскую. С третьей — знамя. Лишь над ним теперь развевается красно-белый нахский стяг. А это издревле символ: красный цвет снизу — ща — огонь, очаг, дом; белый цвет всегда наверху — чистота, равенство, свобода. И как от этого отказаться? Как можно под ненавистные Тамерлановы штандарты стать? Оказалось, в жизни все возможно, даже то, о чем никогда бы и не подумал. Так порою складываются обстоятельства. А конкретно с Малцагом — следующее.