Дидье Ковеларт - Притяжения [новеллы]

С банкой пива в руке он прошел по комнатам, перешагивая через инструменты. Сколько можно жить в этом свинарнике? Могла бы хоть ремонт закончить. Все возится со своими покойниками. На глаза ему попалась железная пластина, которую она прислонила к стене, чтобы прикрыть дыру. Голая девка выходит из моря крови, а рядом бензоколонка. Дичь, но девка ничего. Куда больше в его вкусе, чем Шарли. Он сел в кресло напротив, приспустил трусы, улыбаясь купальщице. И тут его взгляд зацепился за газетную вырезку на стеклянном столике. «Жеф Элиас — побег к себе». Над заголовком значились цифры последних продаж, от которых он остолбенел. Раскрашенная железяка сразу увиделась ему в другом свете; он подтянул трусы и подошел поближе, чтобы сравнить голубя-подпись с фотографией в газете.

Дельфина почти не изменилась в лице, узнав, что «Притяжение» кануло с концами. Она представила, какую рожу скорчит Пьер Анселен. Взяла расписку, которую подписала накануне Шарли, сунула ее в измельчитель и сказала:

— Картина была здесь, в моем кабинете, ясно? Вор проник сюда ночью, после моего ухода в двадцать три тридцать. Я только что обнаружила пропажу.

Сощуренными от солнца глазами Шарли смотрела на нее, борясь с волнением. Никогда ни один человек не пошел на риск ради нее — и вдруг не кто-нибудь, а следователь готова ее защищать ценой лжесвидетельства.

— У тебя же будут неприятности!

— Если скажу правду — будут.

Этот сообщнический тон, как бы поставивший их на одну доску, добил Шарли — она разрыдалась. Дельфина наклонилась к ней.

— Он был тебе так дорог, этот Максим?

— Да. Не знаю. Был кто-то живой рядом. Жил со мной, я была ему нужна…

— Если вдруг он вернет тебе картину, принесешь ее ко мне домой. Бульвар Малерб, восемьдесят четыре. Я предупрежу консьержку.

Выдержав паузу, Дельфина спросила:

— У тебя были видения сегодня ночью?

— Сон. Но я плохо помню. Жеф писал мою голову, вроде бы в церкви, и… Я безумно его хотела.

— А голубь там был?

Шарли вздрогнула, услышав в ее голосе тревожные нотки.

— Да. Это был не совсем сон. Я ласкала себя, думая о нем — так он явился… Тебе тоже?

— Нет, я мыла посуду.

Следователь прикурила две сигареты. Они уселись рядом на стол и рассказали друг другу каждая о своей ночи, сравнивая ощущения и образы.

— Это была моя смерть, Дельфина. Понимаешь? Я ловила кайф от собственной смерти. Вот так он их и заманил, девушек этих.

— Это из области фантазий Шарли, а не фактов. Без новых улик он через три дня выйдет из тюрьмы.

— Да?

— У меня ничего против него нет, ни-че-го! Даже свидетеля, который видел бы его с девушками. Полгода я копаю, и все без толку, как только где-нибудь найдут женский труп — я мчусь туда, уже объездила всю Францию, это может затянуться еще на десять лет, нет уж! Я дала себе срок до пятницы. Или я выставлю себя на посмешище, передав в суд пустое досье, только потому, что я боюсь этого человека, или признаю отсутствие состава преступления: он выйдет на свободу и снова станет писать девушек… А если и эти девушки будут исчезать — что мне делать тогда? Я же не сумасшедшая, Шарли. Я не знаю, что со мной такое… У меня были насильники, серийные убийцы, террористы… Никогда, ни один так на меня не действовал!

Шарли обняла ее за плечи, успокаивая, как мать ребенка, хоть сама и не знала материнской ласки.

— Это не твоя вина, Дельфина… Мне кажется, он тащит за собой паршивую карму. Может, убил кого-то по-настоящему в прошлой жизни и не попался, вот и вешает на себя убийства, а ему верят… Это он самый и есть, суд кармы. Ничем не хуже твоего.

— Ты думаешь, что девушки в самом деле стали пленницами картин?

— Да.

— Но что, если они живы, где-то находятся, во власти… Спрятаны, заперты, для каких-то ритуалов типа черных месс?

Шарли вдруг вскочила на ноги, напряженная, как струна, и отчеканила звонким голосом:

— Если он их околдовал, пока писал, я знаю, что надо делать. Есть один способ. Только один.

Камера была расписана вся — и пол, и потолок. Два голубя с раскинутыми крыльями обозначали авторство, один на пороге, другой над зарешеченным окошком.

— Жду, чтобы высохло, — сказал Жеф, сидевший по-турецки на последнем квадратном метре нетронутого бетона.

— Я могу войти? — спросила Дельфина.

— Нет. Хотя… Вы унесете меня на подошвах ваших туфелек.

— Осторожней! — взмолился сторож. — Идите левее, вдоль стены: он начинал писать отсюда.

Дельфина опустила ресницы в знак согласия и, разозлившись на восторженный тон старика, машинально огляделась: интересно, есть ли его изображение на стенах; он между тем запер дверь и прислонился к ней снаружи.

— Чем могу служить, мадам следователь?

— Вы когда-нибудь уничтожали свои произведения?

— Почему вы так думаете?

— Что произойдет, если уничтожить портреты пропавших девушек?

Лицо Жефа закаменело. Он отвернулся.

— Я не расслышала ответа.

— Я начинаю тревожиться за вас, Дельфина Керн. Вам вредно общаться с ясновидящими. Вы вправду думаете, что я типа колдун, навел на своих моделей порчу, и достаточно истребить мои картины с крестным знамением и зубчиком чеснока, чтобы девушки появились, живые и здоровые?

— Вот мы и посмотрим.

Она увидела, как сжались его челюсти. Да, Шарли наверняка была права. Потерявшие память и рассудок, одурманенные, Сесиль и Ребекка находились в руках какой-то секты. Все бригады жандармерии, час назад поднятые на ноги, уже работали в этом направлении. Но если Жеф служил вербовщиком некоему гуру, то почему он пришел с повинной и никого не выдал? Как припереть художника к стенке, как достучаться до его совести?

Он вдруг вскочил, шагнул к ней, оставляя свои следы на фреске.

— Знаете, вы меня очень огорчили, Дельфина. У вас есть один способ помочь мне понять, что происходит во мне, только один, но вам он даже не пришел в голову.

— Какой?

— Позировать мне. Ведь в этот самый момент все и происходит. Когда лицо начинает жить своей жизнью на картине, своей истинной жизнью. Когда оно больше не принадлежит ни модели, ни мне. Вот тут и срабатывает какой-то механизм. С этого момента я не принадлежу себе и не знаю, что делаю. И эта тяга к убийству — она реальна. И она — не от картины. Она — от глаз девушки, которая ничего больше не видит, кроме своего изображения. А я — меня больше не существует. А я так хотел существовать для нее…

Дельфина выдержала его взгляд. Впервые она уловила в его словах намек на правду.

— Потом — темнота. Черная дыра, небытие… Я прихожу в себя спустя много часов, картина закончена… А девушки — исчезли.

— Ведь не доказано, что это вы, Жеф, — мягко проговорила Дельфина. — Может быть, они просто испугались и убежали… А исчезли потом, по другой причине…