Дидье Ковеларт - Притяжения [новеллы]

— Ты давно здесь живешь, Марина?

— Живу.

Ответ мне непонятен. Но он прозвучал как нечто само собой разумеющееся, и я не решаюсь переспросить.

— А откуда ты?

— Ниоткуда. Этого нет больше. Я проголодалась, — выпаливает она вдруг и вскакивает.

Тут же и я чувствую голод. Так и в комнате ее желание немедленно пробуждало мое.

Она скручивает волосы в узел, смотрит на закат, выгибается, подбоченясь.

— Вообще-то я всегда жила здесь, у меня нет воспоминаний, я только что родилась.

Сказав это упрямым, не допускающим возражений тоном, она звонко чмокает меня в лоб и бежит к морю. Я вижу, как она ныряет, скрывается под водой. Долго жду, высматривая ее голову на поверхности. Зову ее, бегу следом в полосу прибоя. Она выныривает в десяти метрах от меня, держа в руке что-то трепещущее. Выбирается на берег, подбирает обугленную деревянную раму с прибитым куском решетки, добивает рыбину и кладет ее жариться на угли.

Я смотрю на нее: отсутствующий вид, машинальная точность движений. Спрашиваю, показывая на ее улов:

— Как тебе удалось?

— Я не люблю убивать живые существа, — просто отвечает она. — Никогда не ловлю рыб. Они это знают, поэтому, когда видят меня, если какая-нибудь из них и подплывает — значит, хочет покончить с собой. Я ей помогаю.

Концом палочки она переворачивает рыбу-неврастеничку и добавляет:

— Это все из-за военных. Понаставили приборов наблюдения, рыбы от них теряют ориентацию. Ты любишь, чтобы розовая у хребта?

Я киваю. Она безумна, восхитительно безумна, кажется, даже играет для меня своим безумием, как играла моим телом.

— Если не веришь, можешь думать, что я достала ее из верши.

Выбор за мной. Верна будет та версия, которая мне больше нравится. Я решаюсь задать провокационный вопрос:

— Что еще я могу думать?

Она сидит обняв колени и уткнувшись в них подбородком, с надутыми губками и тоской в глазах.

— То, что ты подумал, когда увидел меня. Я — девушка из Албании, мечтавшая о Франции, стране свободы, я приехала в грузовике с двойным дном, который поставлял на Запад проституток, сбежала и прячусь здесь, вот.

Мое «нет» — крик души: я никогда так не думал.

— Ну и хорошо, — улыбается она и вытягивает ноги, словно освободившись от груза, который лег теперь на мои плечи. — Меня зовут Марина, я родилась здесь, и ты — первый мужчина, которого я полюбила. Давай так?

Мы съели обжигающе горячую рыбу с резиновой мякотью и множеством костей. Огонь угасал. Где-то в соснах расквакались лягушки. Я спросил, почему она не задает мне вопросов.

— Лучше, чтобы ты тоже только что родился.

Ее лицо обращено к морю, и в нем нет больше детства. Она сидит очень прямо, напряженная, как струна, словно пытается превозмочь боль. Я обнимаю ее за плечи. Она не двигается. Шепчет:

— Это ужасно…

Как будто ропщет на несправедливость — тихо, безнадежно. Я вижу, что она вот-вот расплачется, и не знаю, что делать. Ее отчаяние передается мне, из тела в тело, как давеча желание.

— Мне будет плохо, Этьен.

— Ты знаешь мое имя?

— Я слышала, когда тебя звали.

От этого «звали» передо мной всплывает лицо Кристины, но я гоню его от себя.

— Почему тебе будет плохо? Потому что дом снесут?

— Гроза идет.

Она вздрагивает, поднимается и уходит к вилле походкой автомата. Я следую за ней, в нескольких шагах. Она идет, не разбирая дороги, руки за спиной, голова опущена. В гостиной я зажигаю свечи. Она поворачивает палец рыцаря, чтобы сильнее наклонить картину с ручьем.

— Хочешь, чтобы он тек быстрее? — спрашиваю я.

Она оборачивается, улыбается мне, кивает. Из глаз катятся слезы. Обвив руками мою шею, она тихо шепчет:

— Я боюсь.

— Чего, Марина?

— Я хочу, чтобы уже было завтра.

Молния озаряет комнату. Зажмурившись, Марина втягивает голову в плечи при ударе грома, прижимается ко мне. Я думаю про себя, что она наклонила реку, как, бывает, переставляют стрелки на часах, чтобы ускорить время. Снова гремит гром, ближе. На этот раз она не реагирует, я чувствую, как ее тело обмякло в моих руках. Поднимаю ее, несу по лестнице в сиреневую комнату. Ее губы шевелятся, шепча бессвязные слова. Я укладываю ее на кровать, укрываю простыней и одеялом. Порыв ветра распахивает ставни. Я закрываю их, опускаю металлическую шторку камина, в котором взметнулся под свист в трубе вихрь пепла, и забираюсь к ней под одеяло. Она вся ледяная, ее трясет. Я ласкаю ее, растираю — ничего не помогает.

— Давид.

Отвечаю, что я здесь. Она не слышит. Ее голова мотается по подушке, руки комкают одеяло в такт ударам грома. Ставни вдруг снова распахиваются, и ослепительная молния наполняет комнату светом. Марина истошно кричит, выгнувшись дугой. Молния ударила в дом. Я почувствовал, как содрогнулись все стены и все клеточки моего тела. Раздался страшный треск, несколько глухих ударов, звон разбитого стекла.

Мы переводим дух, прижавшись друг к другу. Она дышит ровнее. Тихонько высвобождается и говорит:

— Все, кончилось. Ничего нельзя было сделать. Завтра посмотрим.

Гладит меня по щеке, словно утешает, переплетает свои пальцы с моими. Шепчет мне на ухо:

— Спи, милый.

Поворачивается на бок, не выпуская моей руки. Ливень мало-помалу стихает. Гроза уходит, еще несколько минут рокочет вдали, и снова наступает тишина. С замиранием сердца я смотрю, как она засыпает, успокоенная, сжимая мою руку в своей, точно талисман.

Я сам не знаю, что чувствую. Мне бы сходить с ума от любви и гордиться, что такая девушка стала моей. Но поток энергии, пронизывающий все мое существо, не мне предназначен. Другого любит она, отдаваясь мне, другого, который пользуется моим телом и моими чувствами, чтобы ответить на ее зов. И я этим счастлив. До ужаса.

Я проснулся от шума. Что-то стучало, шелестело. Я был в постели один. Я встал и пошел на звуки, которые раздавались где-то позади дома. Спустившись на пол-этажа, прижался лбом к лестничному витражу. Ветви акации отряхивали капли в солнечных лучах, раскачиваясь от каких-то толчков.

Я направился в кухню: только она выходила на задний фасад. Свистел чайник, подвешенный над горячими углями в камине. На ореховом столе стояли друг против друга две чашки и помятый железный кофейник посередине. Застекленная дверь была приоткрыта, зеленоватый свет лился из колючих джунглей. Острый дух скошенной травы перекрывал запах преющих листьев.

С окровавленными ногами, среди изломанных кустов боярышника Марина, одетая в мою рубашку, косила широкими, размашистыми движениями. Зубы стиснуты, взгляд отсутствующий. Я долго стоял и смотрел на нее, ничем себя не выдавая. В ней чувствовалась сила, она воевала с зарослями, терпеливо, упорно расчищала просеку. Плохо заточенная коса сшибала полукружьями траву и ветви вокруг нее, натыкалась на камни, вонзалась в землю. Она останавливалась поправить выбившуюся прядь, перехватывала косу и снова принималась мерно махать ею, повернувшись в обратную сторону. Рубашка цеплялась за побеги шиповника — она высвобождалась мощным рывком с треском разрываемой ткани.