Ольга Камаева - Eлка. Из школы с любовью, или Дневник учительницы

Два! — разгадываем кроссворд. Заказанный лес рук. Как положено.

Три! — разыгрываем сценку. Зашпиленная на плечах простыня, на голове — папская тиара из картона. И неподдельное смущение от нечаянной оплошности:

— Ой, я же еще про индульгенции должен был рассказать…

Всеобщее умиление, многозначительные переглядывания.

И дальше, дальше:

Раз! Два! Три!

Раз! Два! Три!

Звонок.

Занавес.

Аплодисменты.

Судя по довольному лицу Лили, она-то точно слышала бурные овации. А почему нет? Регламент выдержан, все заявленные сцены отыграны, а шероховатости — проявление естественности и волнения, не более.

Засим выход режиссера, то бишь учителя на поклон.

Комплименты немногочисленных, но благодарных зрителей чуть позже, в гримерной. Точнее, в кабинете Мадам на разборе:

«Много новых приемов…»

«Обязательно возьму себе на вооружение…»

Инспекторша из гороно тоже довольна, но более сдержанна — положение обязывает:

— Неплохо… Очень насыщенный урок. Конечно, еще есть над чем работать… Очень хорошо вписалась сценка про церковные налоги…

И нет никому дела до того, что инсценировка эта — единственная на занятиях Лили за полгода. И, догадываюсь, вторая такая в ближайшее время вряд ли случится. В лучшем случае, на следующем открытом уроке.

Тогда зачем она? Чтобы показать — если что, могу? Не понимаю: зачем давать уроки, которых на самом деле не бывает?

Это все равно, как если бы однажды повар вместо ржаного хлеба испек торт — чтобы по этому торту судили о том, чем он обычно кормит людей. Но ведь он их потчует караваем, а вовсе не взбитыми сливками!

Но, похоже, большинство это устраивает. Ведь иначе и их самих будут оценивать не по тортам. А всем хочется считаться не пекарями — мастерами кондитерского искусства.

17 декабря

И все-таки Сережа лучше всех! После нашего последнего разговора я чувствовала себя неловко, тем более что на следующий день он опять уехал… Я себя испилила: нашла о чем с кавалером разговаривать, очень ему нужна твоя политика и классовая борьба!

А он приехал и привез мне серебряную ложечку! Сказал: маленьким дарят, чтобы молочные зубки без проблем росли.

— Ты у меня, смотрю, тоже взрослеть начала, зубки резаться стали. Чувствую, будешь зубаста-а-я-я-я…

А то! Все больше убеждаюсь: без зубов нынче никак нельзя, в школе тем более. Работаю всего несколько месяцев, а уже сколько раз ловила себя на мысли: «моя» школа — та, что много лет существовала в моем не воспалившемся, но воспарившем воображении, — со школой реальной имеет очень мало общего. Думала, все зависит от учителя, а это он зависит от всего. Я представляла прекрасный бескрайний сад, по которому буду водить учеников от дерева к дереву, срывать для них самые спелые и сочные плоды, а те — благодарно их принимать. Но вместо райских кущ оказался тесный убогий городишко, в котором идет бесконечная партизанская война, а учителя с учениками неведомой темной силой разведены по разные стороны баррикад.

Написала, и теперь сама буду маяться — думать, какой именно силой. Ну что за противный характер!

P.S. Лучше буду думать о тебе, Сережа! Еще раз спасибо! И не только за подарок.

22 декабря

В пересменку учителей срочно собрали в актовом зале. Все переполошились, но оказалось, ничего серьезного — вызвали насчет подписки. Местная районка в очередной раз не выполнила план, и администрация спустила по организациям разнарядку.

— Я уже оформил квитанции ровно на половину штата, — сухо объявил директор. — Сами разбейтесь по парам: один выписывает сейчас, другой — в следующем полугодии. Чтоб без путаницы.

По залу прошуршало недовольное ворчание: учителя как всегда крайние, нашли самых богатых… Кто-то даже выкрикнул:

— Давайте хотя бы как в прошлый раз — обяжите тех, кто ничего другого не выписал.

— Правила устанавливаю не я, — отрезал директор. — Кто не хочет — не надо, но имейте в виду: деньги я из своего кармана заплатил. Мне моя работа дорога, а как вам — решайте сами.

Он поднялся, разговор был окончен.

— А списки, Софья Валерьевна, мне послезавтра на стол.

Мы с Наташей решили, что сейчас подпишусь я, а летом — она.

— Сапоги зимние купила, — принялась она объяснять, будто в чем-то виновата.

А почему смущаться должна Наташа? Она свои деньги потратила. Другие в чужой кошелек лезут, и ничего, еще и увольнением пугают.

Все-таки как много из происходящего я не понимаю! Ведь странно же: кругом твердят о рыночной экономике, конкуренции, а заставляют поддерживать банкротов.

Где ты, моя серебряная ложечка?

23 декабря

Вечером пошла в магазин и у соседнего дома столкнулась с одной из своих родительниц, мамой Юры Морозова. Она пригласила зайти; Юра болел, уже несколько дней не ходил на занятия, и отказаться было неудобно.

Мой приход его удивил. Я торопливо объяснила, что зашла случайно, и он почти успокоился. Приличествующий случаю соболезнующий настрой не предполагал замечаний или разносов. Тем более не сама пришла, пригласили, а в гостях выговаривать хозяевам — как минимум дурной тон.

Хотя и выговаривать-то Юре особо не за что. Может, только за неприметность. Сидит он один, на последней парте у окна, и однажды, когда его не было, дежурный минуты две не мог определить, кто в классе отсутствует. Кого-то нет, а кого — непонятно. Не помню, чтобы Юра хоть раз выходил к доске. С места если и отвечал, то односложно, но и это обязательно вызывало в классе удивление. Хохлов никогда не упускал случая вякнуть что-то типа «мумия заговорила», и Юра вновь замыкался. Дисциплину он никогда не нарушал, письменные работы стабильно вытягивал на тройки, после звонка мгновенно испарялся — в общем, из тех, кто неприятностей не доставлял, но и никакими талантами не блистал. Серая масса.

Я смотрела на его хлопотавшую вокруг стола шуструю и бойкую на язык мать и не могла понять, в кого Юра такой? Может, в отца? Может, тот пьет? Время — девятый час, а его дома нет.

— Муж на дежурстве, — словно прочитав мои мысли, пояснила хозяйка. — В пожарке работает, сутки через трое.

Точно. Обязательно надо еще раз просмотреть в журнале сведения о родителях, чтобы не возводить всякую напраслину.

— Вы бы знали, сколько он людей спас! У него и медаль, и грамота из министерства…

Юра сидел молча, нехотя помешивая в чашке ложечкой. Было заметно, что разговор ему не особенно приятен.

— У него и отец — Юрин дедушка — настоящий герой, — будто ничего не замечая, продолжала хозяйка. — Всю войну прошел, орден Отечественной войны получил. Правда, он больше медалью «За отвагу» гордился. Самая она, говорил, солдатская, всяким там штабным ее не давали. Юра, принеси-ка, покажи Елене Константиновне, — попросила она сына.