Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане

— Гончаров, — ответил Топчиев, мужчина крепкого сложения, необыкновенно деятельный, живой и энергичный. Такой человек не станет раздумывать, ответить ему «да» или «нет» на просьбу, а тут же позаботится о том, как бы ее выполнить.

— Да, правильно, Гончаров, — сказал Хорват. — Топчиев говорит, что вы собираетесь остаться здесь еще на некоторое время и поработать вместе с Гончаровым.

— Да? — Ник был несколько удивлен. Вот, значит, каким образом сообщили ему о продлении визы — быстро и внезапно, как делает разрез хирург: плоть еще не успела прореагировать, а все уже и начато, и кончено.

— Они приступят к работе с понедельника, — пояснил Топчиев по-английски. Он улыбнулся Нику. — Так ведь, кажется? Мне передали, что вам хотелось иметь ответ сегодня, и я как раз только что получил подтверждение из министерства. Итак, значит, в понедельник.

— В понедельник? — повторил Хорват и пожал плечами. — Будь я на его месте, я начал бы работу в ту самую минуту, как сошел с самолета.

— Я не мог, был занят, — сказал Ник.

— Занят? По тону угадываю, что тут замешана дама. Я бы хотел поговорить с вами перед моим отъездом, Реннет.

— Когда вы улетаете?

— Завтра в одиннадцать утра. К вечеру мне надо быть в Лондоне: у одной из моих правнучек день рождения, я обещал прийти к ней в гости. Конечно, я ее избаловал, но что ж поделаешь…

— Значит у вас тоже есть личная жизнь, — сказал Ник.

Старик перестал срезать кожуру с яблока и сверкнул на Ника глазами из-под лохматых седых бровей.

— Когда будете в моем возрасте, вам будет позволено иметь личную жизнь. Не раньше.

Топчиев сочувственно подмигнул Нику и тут же тактично поднялся с места.

— Учитель никогда не оставит в покое ученика, — пошутил он. Предоставляю вам самим решать ваши семейные дела.

— Что, если нам вместе позавтракать? — предложил Ник Хорвату. — В любое время, когда вам удобно. Мне тоже очень хотелось бы поговорить.

— Мой завтрак обычно состоит из чашки чаю, — сказал Хорват. — В Москве — из стакана чаю. Знаете, Реннет, кажется, я вами очень недоволен. Еще не совсем в этом уверен, но, по-видимому, да. Вы отдаете себе отчет в том, какое серьезное значение имеет ваше пребывание здесь?

— Во всяком случае, я знаю, как это важно для меня, — сказал Ник, помолчав.

— Не только для вас.

— Для самого дела, разумеется. Или еще для чего-нибудь?

— Да, — отрезал Хорват. Он снова принялся чистить яблоко. — Зайдите ко мне позавтракать утром, я втолкую вам, до какой степени все это важно. Только не приходите слишком рано. Я сплю теперь немного, но утром люблю поспать подольше.

— Отлично. В котором часу прийти?

Хорват пожал плечами и немного подумал.

— Пожалуй, в половине седьмого. — Он взглянул на Ника. — Вероятно, вы тоже любите утром поспать. Приходите к семи.

Ник мысленно вздохнул: значит, завтра опять вставать в шесть часов.

Возвращаясь к своему месту за столом, Ник остановился за стулом Гончарова.

— В понедельник можем начать работу, — сказал он вполголоса. — Только что мне официально сообщили.

Гончаров обернулся с быстрой, живой улыбкой. Он встал и схватил Ника за руки.

— Великолепно! — воскликнул он. — Вот это здорово! Ну, значит, и насчет завтрашнего дня вопрос решен окончательно. Непременно приходите. Буду очень-очень рад.

— Но я все равно пришел бы, так или иначе! — сказал Ник с ноткой досады.

— Да? Отлично. Но вы меня неверно поняли. Мы договаривались условно. А вот теперь это уже наверняка. Выпьем за то, что недоразумений больше нет. Чтобы всегда все было ясно!

— Да, — сказал Ник, беря со стола бокал. — До того момента, когда что-нибудь снова станет неясным.

Без четверти семь огромная гостиница была еще погружена в сон. Спускаясь по лестнице. Ник видел, что на диванах в холлах спят дежурные, прикрыв плечи тонкими вязаными жакетами. Чисто выметенные улицы были во власти солнечного света, голубей и пустых такси. Даже швейцар гостиницы «Националь» еще спал. Нику пришлось его разбудить. Один только Хорват, как видно, встал давно. Чтобы избавить себя впоследствии от лишних движений, он заранее оставил дверь номера открытой. Потускневшее великолепие старомодной комнаты по времени восходило к периоду его собственной юности. Он уже начал укладывать вещи к отъезду. На столе подле телевизора стояла электрическая плитка, на ней закипал чайник. Хорват встретил Ника в белой рубашке с короткими рукавами и открытым воротом; старые, но сильные руки его были испещрены венами, пальцы с тугими старческими суставами двигались медленно и с усилием, а когда-то Хорват славился легкостью и изяществом жестикуляции. Впрочем, улыбнулся он живо и молодо, потому что теперь лучше всего чувствовал себя утром, сразу после сна.

— Садитесь, садитесь, чай сейчас закипит. Если вам требуется что-нибудь более солидное, через полчаса откроется буфет. А пока можем поболтать, я вам объясню, почему хотел вас видеть. Ну, прежде всего, как вам понравилась Москва?

— Очень интересный город, — сказал Ник по-русски и совершил промах, потому что Хорват, кивнув, немедленно разразился речью на русском языке, в которой Ник разобрал только первые слова: «Очень важно», — но что именно важно. Ник так и не понял, и Хорват наконец спросил его:

— Вы знаете русский, я надеюсь?

— Честно говоря, очень слабо, — сказал Ник теперь уже по-английски. — Я понял только одно: что-то «очень важно», дальше я уже запутался.

— Н-да, — проговорил Хорват рассеянно, наливая чай в стаканы. — Ну, во всяком случае, кое-какие слова вы зазубрили, все-таки лучше, чем ничего, хотя и не бог весть как много. Важно вот что: чтобы вы здесь пришлись по душе и чтобы сами вы подошли ко всему без предвзятого мнения, иначе ничего не поймете или воспримете все только со стороны, как чужой, точно так, как иностранцы никогда не научатся видеть вас, американцев, такими, какие вы есть.

— Неужели вам кажется, что вы нас все еще не понимаете? — спросил Ник. Хорват совершил больше двадцати поездок в Соединенные Штаты и во время войны прожил там свыше четырех лет. — Ведь вы у нас жили и работали.

— Я воспринимаю вас не так, как вы воспринимаете сами себя. Я узнаю американские черты в поступках и словах только post factum, но не уверен, что могу заранее предугадать вашу реакцию, если специально над этим не подумаю. Большего от иностранца трудно ждать. Точно так же чувствую я себя и здесь, а ведь в России я бывал не раз — впервые попал сюда в тысяча девятьсот десятом году, когда мне исполнилось двадцать четыре года. Приезжал к отцу в посольство, в Санкт-Петербург. Какой прекрасный, великолепный город! Белые ночи — бог ты мой… Происходило это без малого пятьдесят лет назад, а я все еще помню, как сидел на ступенях Исторического музея возле канала в два часа ночи — светло, как днем, — и вел горячий спор с прелестной женщиной. Ее так обуревали чувства, что она не могла с ними справиться, свела с ума нас обоих, и себя, и меня. Я уверял ее в своей любви, клялся, что буду помнить ее всю жизнь. И представьте себе, к моему изумлению, к всегдашнему моему изумлению, так оно и оказалось! Никогда ее не забывал. Я и сейчас мог бы описать вам вечернее платье, в котором она тогда была. Да. И великолепное небо.