Петр Киле - Сказки Золотого века

Прекрасный пианист, Глинка не выступал с концертами, как Лист, чья слава гремела по всей Европе, это еще не было принято в России, чтобы барин, как крепостные, выходил на профессиональную сцену. Обретя целую кадриль болезней, как выразился доктор, вполне сознавая образ жизни пациента, Глинка уехал за границу на три года, где и завершил свое всестороннее музыкальное образование, - он брал уроки пения и композиции, писал вариации на темы итальянских опер, что принесло ему даже известность в Италии, но он тем яснее осознал, что хочет писать по-русски. Однако он вернулся в Россию лишь с тем, чтобы обменять паспорт, - сердечная склонность к одной особе влекла его в Берлин, возможно, мать (отец его к этому времени умер) поверила в счастье сына, если без возражений отпустила его снова за границу.

Глинка заехал из деревни в Петербург, не по своей воле, а по случаю, и тут застрял, остановившись в квартире Стунеева Алексея Степановича, брат которого - Дмитрий Степанович - был женат на его сестре ( они жили в это время в Смоленске). Полковник Стунеев жил в доме при Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, будучи командиром эскадрона, в котором служил по ту пору юнкер Лермонтов; он страстно любил музыку и сам пел романсы, аккомпанируя себе на фортепиано.

Пел он нещадно в нос, куплет за куплетом, не пропуская ни одного и до конца. Выговаривал слова полковник топорным образом, как находил Глинка, но он не только не бежал вон из дома, а всячески поощрял хозяина и даже разучивал с ним новые романсы. Ему было весело сидеть на софе рядом с Марьей Петровной, прехорошенькой юной особой, младшей сестрой жены Стунеева Софьи Петровны, переглядываться с нею и болтать вполголоса.

А в дневные часы, когда полковник командовал эскадроном, несомненно выделяя неугомонного юнкера Лермонтова, Глинка затеял учить Софью Петровну петь, - она пела совсем неплохо приятным альтовым голосом. Он начал учить петь и Марью Петровну, которая не знала нот. А как всякий учитель он имел право оставаться наедине с ученицей. Ей едва исполнилось шестнадцать; свежесть первой юности, а уже по всем помыслам и стати невеста, неведомо чья, все тайна и любопытство, что вспыхивает поминутно смехом.

Он находил ее миловидной девушкой, с некоторой врожденной грацией, наивной, непосредственной, что и нравилось ему, как в малых детях, на которых он нередко смотрел с умилением. Между тем Глинке было уже тридцать лет, предельный для молодости и грез о счастье. Но у него была одна странная особенность - при его малом росте - гораздо ниже обыкновенного среднего роста мужчины, - как свидетельствует Анна Петровна Керн, - он привлекал внимание молодых женщин, даже крупных, статных, как княгиня Щербатова, в особенности девушек, только трудно сказать, сам по себе (сам по себе он имел крупные черты лица и в портретах кажется вообще даже могучим, как его музыка) или с его даром музыканта, певца, композитора, далеко превосходящим всякое любительство.

У командира эскадрона юнкера, по правилам того времени, могли бывать либо официально, либо по-светски, тем более если устраивались вечера с пением и с танцами, с импровизациями на фортепиано Глинки, - у нас нет свидетельств, что Лермонтов и Глинка были знакомы, но несомненно они встречались, если не у Стунеева, то позже на вечерах графа Виельгорского, князя Одоевского или у Карамзиных.

А пока Стунеев распевал романсы, Глинка вполголоса болтал в свое удовольствие с молоденькой девушкой, не подозревая, куда его заведет это новое увлечение.

Стунеев запел романс на стихи Дельвига:

- Как вам этот романс нравится, Марья Петровна?

- Да это же русская песня, - возразила барышня.

- Да, моя русская песня на стихи барона Дельвига.

- А где ж вы ее слыхали?

- Я слыхал не ее, не эту песню, я сам сочинил, но все детство я слышал русские песни. Ведь я рос в деревне до 12 лет. У моего дяди по матери, который жил за восемь верст от Новоспасского, был оркестр из своих музыкантов, крепостных. По праздникам оркестр играл у нас, что мне чрезвычайно нравилось.

- Танцевали?

- Я не любил танцевать, меня завораживал оркестр, и я пробовал играть на разных инструментах или просто делал вид, что тоже играю. Во время ужина оркестр играл русские песни, переложенные на две флейты, два кларнета, две валторны и два фагота. Эти грустно-нежные звуки мне чрезвычайно нравились. Но проняло меня однажды от квартета Крузеля с кларнетом.

- Проняло?

- Эта музыка произвела на меня непостижимое, новое и восхитительное впечатление, - мне было тогда лет 10-11, - я оставался целый день потом в каком-то лихорадочном состоянии, был погружен в неизъяснимое, томительно-сладкое состояние...

- И в таком состоянии вы пребываете и сейчас? - лукаво взглянула Марья Петровна.

- Нет, здесь я на земле, там непостижимые дали неба за полями и лесами, - перед взором Глинки возникают виды вокруг Новоспасского с лесами до знаменитых брянских лесов, плывут в поднебесье белые облака, трепещет жаворонок. - Я сделался рассеян, и учитель на уроках рисования неоднократно журил меня, наконец, догадался, что я все только думаю о музыке; "Что ж делать? - отвечал я, - музыка - душа моя".

Марья Петровна вздохнула.

- Я люблю музыку, - сказала она, - хотя не знаю нот. Сестру мою Софью учили музыке, а меня - нет.

Луиза Карловна, как звали мать сестер, после смерти мужа, видно, обеднела, что отразилось на воспитании младшей ее дочери. Глинка это видел, но скорее сочувствовал Марье Петровне, из-за недостатков ее воспитания. Однажды у графа Виельгорского необыкновенно удачно исполнили седьмую симфонию Бетховена, особенно первые скрипки играли с неподдельным увлечением. Глинка был так встревожен впечатлениями как и от игры, так и от непостижимо превосходной симфонии, что приехал домой - к Стунеевым - совершенно не в себе. Марья Петровна, открывая сама ему дверь, с участием осведомилась:

- Что с тобою, Michel?

- Бетховен! - отвечал он, быстро прохаживаясь по гостиной туда и сюда, как всегда делал в минуты беспокойства и волнения.

- Что же он тебе сделал? - почти с обидой сказала барышня.

Ему бы рассмеяться, но удивительная музыка владела им, да и у Марьи Петровны зазвучали с ее испугом за него интимные нотки в голосе с обращением на "ты". Он был вынужден объяснить с серьезным видом, что слышал превосходную музыку, она была плохая музыкантша. Что за беда? Он стал задумываться о женитьбе, все к тому шло, весь круг родных и знакомых от Петербурга до Смоленска и Новоспасского задавался одним вопросом: "Когда свадьба?" Но и срок был у всех на устах: сразу после годовщины смерти отца Глинки, после которой он написал письмо матери с просьбой о благословлении на брак.