Хосе Альдекоа - Современная испанская новелла

— Ну, сейчас он покажет, — сказал дон Рафаэль. — Смотрите хорошенько.

Мануэль отослал помощников и, подняв шпагу, двинулся на быка. Спрятав мулету за спиной, он, покачиваясь, медленно приближался.

— Хехе! Хехе!

Его мальчишеский голос слабо отдавался под сводами трибун.

— Хехе! Хехе!

Бык бросился издалека, а Мануэль весело дразнил его мулетой. Когда бык оказался рядом, Мануэль опустился на одно колено и стал водить мулетой у самой земли, время от времени рывком поднимая ее вверх. Потом повторил тот же прием, но повернувшись в другую сторону. Он слышал, как хрустят кости быка, вращающего головой. Раздались недружные хлопки. Потом, приблизившись к быку вплотную, Мануэль выставил мулету вперед, чтобы сделать пасо натурале.

— Хехе! Хехе!

Бык, еще полный сил, яростно бросился на него, и Мануэлю удалось лишь обвести его вокруг себя. В третий раз бык так поддал рогами мулету, что она отлетела к самому барьеру. Мануэль, не торопясь, подошел, чтобы взять другую, которую ему уже протягивал Эфраин.

— Ну как? — спросил он.

— Будь все проклято, — ответил Мануэль.

Сальдивия, куривший за барьером, взглянул на него и улыбнулся. Он не мог сдержать улыбку, да особенно и не пытался. З апоследние десять дней он уже четыре раза видел Это: злое лицо Мануэля и мулета, летящая по воздуху. И уже Знал, что будет дальше. Но он также знал, что если Мануэль начнет хорошо, то и потом у него все пойдет хорошо. И чтобы добиться успеха, ему не нужно делать сорок пасо, как Сальдивии. Но сейчас Мануэль напоминал бабочку, придавленную камнем.

Снова подойдя к быку, он впервые посмотрел ему в глаза. Мануэль всегда приглядывался к глазам быков и к тому, как они двигают ушами, — это очень важно, но сейчас ему все было безразлично. Он думал только о ней, думал о ней, даже когда после двух пасо пор ла кара встал на цыпочки и, подняв эфес шпаги к глазам, направил лезвие на быка, так что оно показалось ему блестящей точкой на фоне черной шкуры животного. Площадь разразилась бурей свистков и насмешек. Мануэль не обращал на них внимания, они отдавались у него в ушах не громче шума раковины. «Если бы я смог», — подумал он. Бык стоял прямо перед ним, с нетерпением ожидая новой схватки, и смотрел на неподвижную мулету. И только Мануэль поставил ногу потверже, чтобы нанести удар, в лицо ему пахнумо резким запахом бросившегося на него животного. Вонзив шпагу, он попытался увернуться от рогов, но тут все смешалось у него перед глазами. Он снова кусал мокрый песок арены, лежа на боку и прикрывая руками голову, а на шее чувствовал влажное дыхание быка и прикосновение его холодного носа. Он продолжал лежать, не отнимая рук от головы, и видел перед собой часть публики, мелькание красных и желтых плащей, взмахи хвоста. Мануэль с трудом сел, и в этот момент бык, повернувшись к нему гзадом, ударил его по ноге. Сзади кто‑то невидимый пытался поднять его, покровительственно и властно схватив за рукав. Наконец ему удалось встать на ноги; кто‑то дал ему мулету. Шпага, лежавшая на песке, не была окровавлена. Фигурас поднял ее и дал Мануэлю. Он уже знал, что не ранен, но голова гудела как котел, словно его чем‑то тяжелым ударили по затылку, напрягшееся тело болело. Сморщившись, он несколько раз повел головой из стороны в сторону и, прихрамывая на ушибленную ногу, под свист зрителей сделал несколько шагов навстречу быку, проклиная мокрый песок, свое одиночество и лихорадку. Ему вдруг захотелось воткнуть шпагу гв живот дону Рафаэлю. Он снова отослал помощников, но увидел, что они остановились поблизости. Мануэль шел ковыляя, а боль в шее и затылке становилась все сильнее. И по мере того, как она росла, казалось, росли и шансы быка остаться в живых. Мануэль расправил складки мулеты и снова шагнул навстречу быку.

Трепетные блики мелькали в темных ручьях, свет луны заливал равнину и невысокие голые холмы. Вместе с мягким, непрерывным рокотом мотора в машину порой врывались и другие звуки, приглушенные расстоянием, которые тотчас гасли, отброшенные назад, — лай собак, шум ветра в роще, колокольчик, эхо голосов в полутемной придорожной гостинице. Едва шевеля губами, ЭФраин пел, стараясь побо роть сон. Они уже миновали горы. Его темные узловатые пальцы отбивали на руле такт фанданго.

Через полчаса покажутся огни Мадрида. Он хорошо знал Эти места. Протянув руку к щитку, ЗФраин посмотрел на часы: без двадцати пять. Они приедут в Мадрид на рассвете и до четверга останутся на месте — целых два дня. Был вторник. И только в четверг начнется очередная коррида. Значит, среда свободная, да и в четверг коррида будет в самом Мадриде. Он радовался за Мануэля, который лежал сейчас на Заднем сиденье. Провести день в постели — вот что нужно парню. А ему, ЭФраину, все равно — работать днем больше или днем меньше. Уже все или почти все было ему безразлично. Он должен был только вести машину, ночью ли, днем ли, покупать билеты на самолет, беспокоиться о всяких мелочах в отеле, дежурить у загона для быков, отвечать по телефону, а там, на арене, бегать за барьером, подавая все, что понадобится. Двенадцать лет был он подручным и из них третий год работал с Мануэлем Кантеро. Двадцать шесть лет назад его имя можно было увидеть даже на афишах, извещавших о новильядах с лошадьми, развешаны они были повсюду — в тавернах Альмагро, Кастильеха де ла Куэсты, Мериды, Санта Крус де Моделы. Эфраин предпочитал не вспоминать об этом. Теперь ему все было безразлично. Много ночей провел он за рулем, прислушиваясь к неясному шуму полей, в вечном страхе перед аварией. Иногда рядом с ним сидел дон Рафаэль, но на заднем сиденье всегда спал Мануэль, прикрытый простыней. Днем его машина прокладывала себе дорогу среди толпы, направлявшейся, так же как и они, на площадь; они обгоняли похожих друг на друга, одинаково одетых людей, подъезжали к загону для лошадей и видели неизменно стоящего у входа туда дона Рафаэля. И именно там, в этих загонах, он встречал старых друзей.

— А ты молодцом, Эфраин.

Всюду у него были друзья. В Эль Руэрто — Мантека, в Бильбао — Пабло Лопес и Малагеньо, в Ла Корунье — Эль Луити, в Вальядолиде — Рикардо Антунес, совсем уже старый, в Барселоне — Маэра и Сальвадор Сакристан, в Линаресе — Сантибаньес, Баск, который был боксером, а потом два сезона — тореро, пока какой‑то бык не покалечил ему ногу, в Уэльве — Исидор Флорес.

— А ты молодцом, Эфраин.

Да еще те, с кем он встречался зимой в Мадриде, когда ничего не делал, лишь раз в три — четыре дня навещал дона

Рафаэля и Мануэля, чтобы справиться, нет ли новостей об их поездке в Америку, да слонялся из угла в угол по своей холостяцкой комнатушке в пансионате, играл на бильярде, ходил по тавернам, собирая слухи о тореро, или распивал с друзьями бутылочку — другую за партией в домино. Изредка приходилось выезжать на пробные бои или на какой‑нибудь зимний праздник.