Геннадий Прашкевич - Упячка-25

Где еще делать большие научные открытия, как не в нашем Певеке?

Да и художникам в Певеке было хорошо. Там много было художников.

Льды… Снег… Белизна… Пиши какой угодно краской, только похоже, в искусстве это, может, единственное условие. Не зря в Тайге лысый лектор кричал на меня, что, мол, как напишешь окружающий мир, таким его люди и запомнят. И упрекал: из-за тебя, мол, Кривосудов, или как там тебя… Трегубов… из-за тебя люди будущего будут думать, что на железнодорожной станции Тайга (Кузбасс) в пятидесятых годах ХХ века водились синие гуси…

Ну, не знаю. Да и кто знает?

В Певеке я об этом не особенно задумывался.

В Певеке — льды белые, вода отливает нежной блеклостью, небо тоже нежное, белесое, блеклое, отсвечивает, везде моргание, плеск слабый, чайка вскрикнет, все постоянно меняется. Я думаю, люди сильно преувеличивают свои воззрения на живую природу. К тому же люди в Певеке мне быстро примелькались, стали казаться очень знакомыми. Я постоянно перебирал в голове, где встречал того или другого человека. Ну, прямо измучился. Простуда прошла, только глухота отдавала в правое ухо, как в пустую бочку, но мыслил я четко и решил думать для простоты, что все жители нашей Певеции — это просто артисты из американских фильмов, даже грубый начальник аэропорта, и летчики, и строители, и работники метеостанции.

Этим интересным открытием я поделился со своим соседом по комнате.

Барачное общежитие было тесным, не сильно разгуляешься, на улице постоянно ветер и мороз, но сосед начал избегать меня. Зато на кухню теперь заходила новенькая — молодая девушка по отчеству Галина Борисовна, серьезная, ножки, брови, как у американской артистки. Жарила рыбу, подогревала тушенку — любила готовить. Иногда улыбается, не болтливая, даже не знаю, что про нее сказать. Я краснел, когда видел Галину Борисовну. Такую хоть чем рисуй, хоть дегтем, ни за что не испортишь. Если я был в комнате один, она заходила, садилась на стул, расспрашивала про Тайгу, про детство, однажды поделилась таким наблюдением, что вот она — Скорпион по знаку зодиака, и это хорошо, а все Тельцы (это про моего соседа по бараку) — козлы. Рассматривала картинки, подарила школьный альбом для рисования. Иногда спрашивала:

«Будешь меня рисовать?»

«Буду».

Тогда она сама раздевалась.

Она так думала, что, если человека рисуют, он должен раздеться.

Можно сказать, была воспитана на настоящем классическом искусстве.

Но то, что у меня получалось, ей никогда не нравилось. Она даже раздеваться перестала, говорила: «Зачем? Такое и по памяти можно нарисовать». И стала заходить реже. Работала на строительстве новой взлетной полосы и заочно обучалась в Институте культуры. «Ты талантливый, но темный. Буду искусствоведом, все тебе расскажу».

И ничего особенного больше не позволяла.

Зато очень скоро ее выбрали парторгом участка.

Занимаясь в певекской библиотеке, Галина Борисовна увлеклась творчеством великих русских поэтов. Имен я не помню, но некоторые строчки остались в памяти. Например, про бездомных индусов, которые брели, брели по ущельям между гор и случайно набрели на заброшенный храм. В стихах часто все не так, как в настоящей жизни, наверное, некоторым поэтам, как художникам красок, слов не хватает.

«Перед ними на высоком троне — Сакья-Муни, каменный гигант».

Вот что увидели бездомные индусы в одиноком заброшенном храме.

«У него в порфировой короне — исполинский чудный бриллиант».

Если толкнуть такой бриллиант на черном рынке, думал я, можно не один год спокойно посещать рабочую столовую. Страшно жалел, что Галина Борисовна такая строгая. Правда, она водила меня по местным художникам. Один, посмотрев, прямо сказал мне: «Бред!». Но без зла. Просто в тесной комнате у этого художника всегда было влажно и жарко, он ходил почти голый, Галину Борисовну называл на «ты», нисколько ее не стеснялся — настоящий козел, бородой, будто мхом, оброс. Из ржавых батарей время от времени валил белый пар, полотна, написанные красками на постном масле, скукоживались, шли потеками. Раньше здесь находилось паспортное отделение, поэтому ничего никогда там не ремонтировали, а художник считал, что и не надо ничего ремонтировать. Он считал, что в таких условиях его картины рано или поздно приобретут просто неповторимый вид.

А другой художник был еще интереснее.

Закончив картину, он ставил ее за кухонный стол и надолго забывал про нее. Тараканы постепенно объедали гуашь, сам по себе рисунок исчезал, оставались обалденные кружева. Все ломали голову, как такое можно придумать, а он только мне выдал секрет.

Когда мы вернулись из Певека в Магадан, Галина Борисовна решила показать мои рисунки в местной газете. Таким образом появились в газете вид на бухту Нагаева, пустая певекская набережная, сугробы на океанском берегу, сделанные одной-единственной, нигде не прерывающейся линией.

Но Галине Борисовне хотелось большего. Она все время думала, искала. «Ты вот, — спрашивала, — что считаешь искусством?» А я не знал, как правильно ответить. Думал: отвечу неправильно, она обидится.

«Искусство — это то, что всегда близко народу».

Ну, может быть. Не знаю. Я ей показал как-то объявление в местной ведомственной газете: «Нужны спортивные девушки, двадцать два года». Думал, посмеемся, а Галина Борисовна газету у меня забрала и, сходив по указанному адресу, вернулась домой прямая, почти с военной выправкой. Рассказала, что собрали там штук двадцать девушек, не меньше, все — двадцать два года. В кабинете стояли деревянные скамьи, строгий стол покрыт зеленым, кое-где порезанным, но аккуратно заштопанным сукном с поставленной в специальное отверстие стеклянной чернильницей-непроливашкой. За столом — два незнакомых человека в офицерской форме. Все свои, чтобы слухов не было. Первых трех девушек сразу отпустили, ничего им не пообещав, а на Галине Борисовне остановились. Она пришла в кашемировом пальто песочного цвета, похожем на мужское, двубортное.

— Наверное, вы замужем? — спросили.

— Даже в мыслях такого нет.

Офицеры не поверили:

— Все равно замуж пойдете, потом в декрет. Появится ребенок, больничный будете брать. Не важно, что ребенок может оказаться практически здоровым. Мы ведь в Магадане. У нас климат суровый.

— А я, — сказала Галина Борисовна, — девушка принципиально.

Офицеры удивились:

— Принципиально. Это в каком смысле?

Галина Борисовна ответила:

— Мужа нет, детей не имею, учусь в Институте культуры. Есть друг-художник, но он практически вылечился. И в предложенной анкете ответственно указала: «Общительная, трудолюбивая, ответственная, легко обучаемая. Девиз по жизни: „Все, что не убивает, делает нас сильнее!“ Активно участвую в политических мероприятиях». Дальше, понятно, про работоспособность, про большую настойчивость. И отдельно отметила, что интересуется новостями на направлении «радиотехника».