Анатолий Агарков - Три напрасных года

— Вставай, братан, рубать будем.

Глянул на столик внизу. Всё, что там было выставлено, мне, конечно, понравилось, а запах просто с ума сводил, но….

— Всё, что могу добавить к сервировке, это сигареты.

— Добавляй! — махнул рукой Захар (Сашка Захаров), единственный курящий в этой компании.

Я спустился вниз и наелся до отвала, как давно не трапезничал в беспокойной (если не сказать, бесприютной) своей студенческой жизни. Потом мы с Захаром покурили в тамбуре, и все дружно присели на спину — завязывать жирок. Жить, как говорится, хорошо. Но…. С соседней средней полки подал голос Постовалов, а для убедительности ещё постучал кулаком по моей:

— Э-эй! Не спать. С тебя история. Зря, что ль кормили? Расскажи что-нибудь.

Подумал — справедливо. Посмотрел в окно.

— Что вам рассказать?

Мелькнул освещённый перрон Еманжелинского вокзала.

— А вот послушайте….

Это случилось примерно год назад. Ехал с картошки — документов полные карманы (от паспорта до зачётки), а денег — ни копья. Контроль. Подловили, высадили. На вокзале в линейном посту протокол оформили. Главное — не соврёшь: документы на руках.

— И что теперь делать? — спрашиваю.

Мусор в лейтенантских погонах:

— Ждёшь следующую секцию, садишься с протоколом. А потом оплатишь штраф и проезд. Не оплатишь — в институт сообщим. Ясно?

Куда ясней. Сижу на лавочке у вокзала, жду электричку. Подходит паренёк. Не помню: я ли у него стрельнул сигаретку, он ли у меня. Разговорились. Он, оказывается, только-только демобилизовался. Девчонка любимая его ждала, два года письма слала, а под приказ замуж засуетилась. Вот на свадьбу он и прикатил в Еманжелинку. Сам-то троицкий. Да только никому не стал он здесь нужен — вытолкали за порог. Выслушал я его, посочувствовал, на том и расстались. Час сижу, другой проходит. Электричку для меня объявили. Тут и дембель троицкий появился. Несётся на всех парах. А за ним — мама дорогая! — толпа пьяных мужиков. Должно быть, любовью раненое сердце вновь на свадьбу его затащило, ну а там, понятно, все уже разогрелись до кондиции.

Срубили его в шагах двух от меня. Он ручонку тянет:

— Помоги, друг.

Какой, помоги! Свои бы проблемы решить — вон электричка подошла. Но меня никто не спрашивал — на чьей ты, парень, стороне? Засвистели, замелькали кулаки — бац! бац! Я и окривел сразу на один глаз. Но другим-то вижу. Нет, сам себе говорю, не для того меня с электрички ссадили, чтобы пьяные мужики в Еманжелинке на вокзале до смерти забили. Сумкой прикрываюсь, одному как засадил в дыхалку ногой. Смотрю — крючится у лавочки. Другой вообще — кульбит через неё и застрял в кустах надолго. А мне же домой надо. Рванул к электричке. Только сглупил малость: мне бы через пути и прямо к дверям открытым, а я по дорожке…. Ну и выскочил на середину вагона. А там, сами понимаете, ни дверей, ни дверцы. Пока размышлял: направо иль налево, меня настигли, и снова — бац! бац! Ажна искры из глаз. Вот сволочи, другой бы раз поучил вежливости, а сейчас, простите, тороплюсь — вот-вот электричка уйдёт. Рванулся в одну сторону — не пробиться, в другую — та же картина Репина — приплыли, называется. Но в жизни всегда есть место случаю. Случилось — курили в тамбуре парни, видят — потасовка. Выскочили — бац! бац! — лежат орёлики и на свадьбу свою не торопятся. Меня в вагон затащили, а я уж ничего не вижу. Вот такие дела.

Постовальчик очень мускулистые руки за голову закинул:

— А я всё думаю: узнаешь ты меня или нет?

— Признаюсь, память на лица плохая, — говорю. — Уж сам расколись: со свадьбы ты или с электрички.

— Я тебе намекну, а ты постарайся догадаться — сеструхин платочек увёз тогда.

— Помню, обтирали мне личико разбитое две девицы. Тогда, значит….

Я протянул Постовалу руку:

— Спасибо, друг.

— Брат, — поправил он.

— Твой должник.

— Сочтёмся.

После продолжительного молчания Постовалов окликнул ребят напротив:

— Эй, вы там — расскажите что-нибудь?

Дмитриев пробурчал что-то по-стариковски. А Чистяков рявкнул:

— Я отца зарубил!

— Понятно.

Я свесил голову вниз к Женьке Талипову:

— Ты боксёр?

Тот потрогал сломанный и приплюснутый нос.

— Нет, это копытом. Лошадка подо мной на льду поскользнулась — два перелома от ступни до колена. А как поднялась — ещё копытом в лицо. Вот я полз домой и думал — замёрзну.

В трёх словах — а какая жуткая история. Я представил — бр-р-р! — упаси Бог.

Постовальчик свесил голову к Захарову:

— Санька, расскажи ты историю.

— А про что рассказать?

— Про баб, конечно — ты у нас мастер по этой линии.

Захар без бахвальства:

— Дак у меня и опыт большой. Я ведь с раннего детства начал.

— Как ты их обалтываешь?

— Легко. Я ведь упрямый: пристану — хрен кто отвяжется. Этим летом девчата на току работали — зерно лопатили. Я в обед на машине приехал, Танюху там одну в склад заманил, на пустые мешки завалил.

— Дай, — говорю.

Она:

— Нет.

— Дай.

— Нет.

— Ну, как хочешь, — говорю. — Только знай, я упорный: могу лежать на тебе весь обед. Да хоть до самого вечера.

— Ну и как?

— Дала — куда ей деваться. Я ж говорю — упорный, никто не устоит.

Не любил пошлых разговоров. Но Захар так безыскусно и в то же время юморно рассказал о своей победе, что я посмеялся вместе со всеми. Да и Танюхе упомянутой может и не совсем плохо было. Иначе б парился Захар на нарах, а не ехал в поезде служить в элитных войсках.

Ребята мне понравились, и не за копчёное сало, гусят-поросят — своей непосредственностью. Все они были родом из Уйского района, только из разных деревень — Ларино, Верхнее и Нижнее Усцелёмово. Окончили СПТУ, Вовка и Женька механизаторами, а Захар водителем грузовика. Хотелось ему служить за баранкой, а не на катере. Да и механизаторы — готовые танкисты. Но военкому видней — где кому. Ну и едем — чего тут обижаться? И на кого?

На следующий день мичман Титов навёл в вагоне флотский порядок. Всю обувь спрятали в ящики под нижние полки. Ходили в носках. Кому нужно покурить или в туалет — в тамбуре стояли три пары ботинок самого большого размера. С расчётом — один в туалет, двое курят.

Титов курильщикам:

— Надо беречь своё здоровье: оно теперь принадлежит Родине.

За порядком следили дневальные. Трижды в день после еды (питались мы в вагоне-ресторане) загоняли они всех на полки и мыли «палубу». А попросту — влажной тряпкой протирали пол вагона. Ночью тоже мыли — один раз после отбоя.

Вы не представляете, как хорошо думается под стук колёс! О чём? Да о чём угодно. Вот, например, похоже наше противостояние с НАТОй на борьбу древней Спарты с Афинами? Спартанцы — символ мужества, чести, доблести воинской. Полное презрение к роскоши, разврату, неги и лености. И наоборот — уважение к женщине, простой суровой жизни, заполненной упорными занятиями, и, как результат, победы во всех сражениях. Они даже говорили лаконично, то есть кратко, метко и по делу. А американцы, то есть афиняне — это бесконечная погоня за богатством. Когда оно есть — жратва от брюха, порочные женщины, от которых детей-то заводить стыдно и опасно. Хвастовство сплошное. И, конечно, за меч браться не хочется. Зачем? Пусть наёмники упираются. Вот у нас — армия народная, служба — долг Родине, а америкосы — только за деньги. Думаю, мы им накостыляем. Хотя, войны, конечно, не хочется. Мы их должны победить в мирном соревновании. На экономическом поприще. Что для этого у нас есть? Конечно, колоссальные богатства огромной страны. И народ, закаленный суровой жизнью. Дружный. Работящий. Есть, конечно, исключения. Чебуреков взять — вечно они толкутся на базарах. За копейку даже готовы удавиться. И сталь варить, конечно, не умеют. И не хотят. И станки делать. И землю пахать. Что с ними делать? Государство, конечно, воспитывает молодёжь — партия, комсомол, пионерия. Но если отец на базаре — кем сынок вырастет? Да торгашом и вырастет, что ему не внушай. Что же делать? Есть над чем задуматься.