Майкл Уэст - Американский пирог

— Гояцо, — пояснила она.

— Джо-Нелл, лапушка, — спросила я, — отчего ты не любишь Мани?

— Кись-Ма, — ответила она.

— Киска? — удивилась я.

— Нет. Кись-Ма, — поправила она. — Джоуней бо-бо.

«Джоуней» она называла саму себя, а «бо-бо» означало «больно».

— Тебе там делают больно? — Я старалась говорить тихо, чтоб не напугать ее.

Она кивнула.

— Но как?

— Кись-Ма, — твердила она и, задрав платьице, указывала на попку. Бог его знает, что такое «Кись-Ма», но явно ничего хорошего. И все же Мани как-никак была президентом клуба воспитателей. Просто не верилось, что она может мучить ребенка. Я рассказала об этом Руфи, и та пообещала разузнать, в чем дело. А жизнь между тем шла своим чередом. Элинор отсадили на заднюю парту, и оказалось, что ей нужны очки. Фредди выиграла олимпиаду штата по химии. Джо-Нелл захворала какой-то болезнью легких, кажется гистоплазмозом, — в общем, той, которой болеет каждая вторая девочка в Теннесси. В результате она пролежала в постели все лето.

А два года спустя Уайатт влюбился в стриптизершу. Разумеется, Руфи и понятия об этом не имела, а меня все это просто изумило. Казалось бы, чего еще надо для счастья: этот домик, где пахнет сладкими пирогами и плюшками с корицей, где в спальне лежит одеяло с электроподогревом, на окнах колышется белый тюль, а из-за венецианских жалюзи доносится запах реки. Одному богу известно, чего здесь не хватало Уайатту Пеннингтону.

Стояло лето семьдесят второго. В тот памятный день мы с Руфи сидели на кухне и резали лук с сельдереем для картофельного салата. Уайатт ввалился с черного хода, весь красный, с остекленевшим взглядом. Я сразу поняла, что он пьян, но Руфи так завертелась, что даже не заметила. Она глянула на него сквозь бегущие из-за лука слезы и, не выпуская ножа, помахала ему рукой. Уайатт, должно быть, не так ее понял и опрометью понесся наверх. Руфи озадаченно посмотрела на меня, а затем отложила нож и побежала за ним. Через минутку-другую я отправилась следом.

Она стояла в дверях и смотрела, как Уайатт собирает вещи, бегая от шкафа к кровати. Даже не зная, куда он едет, я знала, что сборы будут долгими: Уайатт просто обожал шикарно одеваться. Два раза в год Мани нанимала портного, и тот шил ему костюмы, рубашки и жилетки. Что до галстуков, то их привозили аж из самого Нью-Йорка.

— Ну скажи мне, Уайатт, — умоляла Руфи, — почему ты уезжаешь?

— А то ты не знаешь! — Он обернулся и уставился на нее. — А кто только что лил слезы и грозил мне ножом?!

— Я просто резала лук, — изумилась она.

— Ах вот оно что! — Он выдвинул ящик с бельем и вытащил аккуратную белую стопку.

— Уайатт, посмотри на меня. Ты чего-то не договариваешь.

— Я ухожу.

— Это я вижу. Но почему ты уходишь? — твердила она. Она явно надеялась, что он просто едет в Атланту на футбольный матч.

— Я еду в Нашвилл, — буркнул он, вытаскивая охапку трусов.

Повисло напряженное молчание, словно он грязно выругался.

— А туда-то зачем? — прошептала Руфи.

— Затем, что я люблю Бетти Джун Прайс.

— Что-что? — У Руфи округлились глаза.

— Ей двадцать девять лет, и она — танцовщица, — пояснил он.

— Двадцать девять? Черта с два! — хмыкнула Руфи. — Она тебе врет.

Уайатт оторвался от вещей и глянул на Руфи:

— Ты ее даже не видела.

— Но могу себе представить. — Она скрестила руки на груди.

— А мне плевать, сколько ей. Она красавица. — И, щелкнув замками, Уайатт захлопнул свои синие чемоданы фирмы «Самсонайт». — А остальное неважно.

— А раньше ты меня считал красавицей. — Глаза Руфи наполнились слезами.

— Раньше, — ответил он, подмигнув, — это ты верно подметила.

И он укатил в Нашвилл на новеньком «ньюйоркере» ярко-зеленого цвета, сидя бок о бок со своей стриптизершей. Даже по здешним понятиям это было просто бесстыдством. Через несколько недель мы узнали, что он насмерть захлебнулся собственной блевотиной. Всю Таллулу интересовали грязные подробности: умер ли Уайатт Пеннингтон на руках своей зазнобы? Правда ли, что это случилось на оргии, или же он объелся жареной говядиной в кафе «Белль мид»? Кое-кто поговаривал, что его убили. Но как бы там ни было, правды никто не знал, так как стриптизерша бесследно исчезла. При этом она бросила собственных деток, которые так и остались в Таллуле с молоденькой нянькой. В конце концов узнали, что у нее есть родня в Огайо, и отправили туда малышей на автобусе компании «Грейхаунд».

В то утро, на которое назначили похороны Уайатта, разразилась ужасная гроза. За час до похорон оба унитаза в доме Руфи засорились и затопили уборные резаным луком и мочой.

— Да за что мне все это? — кричала Руфи, пытаясь прочистить унитаз. — Что, интересно, Господь хочет мне сказать?

— Дело в проклятии, — говорила ей я, — и ни в чем другом.

Вскоре пришел сосед и притащил с собой банку серной кислоты. Он вылил ее в дренажную трубу, и весь дом наполнился запахом гнили.

— Нужно вызвать водопроводчика, — сказал сосед.

— Позже, — крикнула Руфи, ведя девочек к выходу, — мы опаздываем на похороны.

Во время прощальной речи люди то и дело шмыгали носами, и я удивлялась, неужто им всем так жалко Уайатта. Но затем один мальчонка не выдержал и закричал: «Мам, а чем это так воняет?» Мать зашикала на него, но было уже поздно. Я поняла, что мы пропахли той гадостью, что притащил нам сосед. Мани, которая сидела неподалеку, тут же смерила нас с Руфи ледяным взглядом, словно говоря: «Это похороны. Могли бы хоть по такому случаю вымыться».

По дороге с кладбища Мани, обутая в лаковые лодочки, поскользнулась в грязи и шлепнулась на посыпанную гравием обочину. Ее сумочка скользнула под катафалк. В тот самый миг, когда Мани потянулась за ней, водитель сел за руль и катафалк тронулся. Ее кружевная блузка зацепилась за обод колеса, и Мани протащило по всей Брод-стрит. Похоронили ее на фамильном участке Пеннингтонов, между мужем и сыном.

Женщины из нашего прихода натащили нам огромных мисок с куриным холодцом, приправленным сыром, кусочками миндаля и крошеными картофельными чипсами. Мы все попробовали по ложечке и уселись на диван, который Уайатт купил незадолго до отъезда, обитый светлой кожей с огромными подушками. По телевизору показывали съезд демократической партии, и на стене плясали красно-синие блики. Мак-Говерна приветствовали все голливудские звезды, но в глубине души я чувствовала, что он обречен. Это читалось в его глазах с опущенными книзу наружными уголками. Мы ели холодец, передавая миску по кругу и выбирая кусочки покрупнее.

Но, несмотря на холодец, Руфи так исхудала, что обручальные кольца соскальзывали с ее пальцев, падали в раковину и проваливались в слив. Как-то раз она не заметила стеклянной двери в банке «Ситизенс» и сломала себе нос. Весь город предсказывал, что она не протянет и года. Лицо у ней стало белым, как пшеничная мука. Иногда она стряпала всю ночь напролет под радио, игравшее бравурные польки.