Феликс Кандель - Коридор

Брат Лёка весь в отца, быстрый‚ решительный‚ а Костик тихий‚ задумчивый – в маму. Это она захотела второго ребенка‚ чтобы не остался Лёка один‚ когда их не будет на свете‚ чтобы было на кого опереться детям – другу на друга‚ брату на брата. В каждом доме есть человек‚ который определяет всю семью. У них – она. Тихая‚ нежная‚ деликатная: ни с кем не повздорит‚ грубого слова не скажет. Все в квартире давно переругались‚ – шутка ли‚ сбили в тесную кучу столько народу‚ тут уж не до целованья‚ – а с ней дружит каждый. Посредник‚ миротворец‚ добрая душа. Кому поможет‚ кому подскажет‚ кому ласковым словом посветит. И на службе ее хвалят: золото – не работник. "Надо позвонить". – "Позвоню". – "Надо напечатать". – "Напечатаю". – "Надо сбегать". – "Сбегаю". Никогда не жалуется‚ никогда не устает‚ никогда у нее ничего не болит. А если заболит‚ всё равно не скажет. Вроде красивый Сергей Сергеевич‚ веселый‚ обходительный‚ по бульвару ходит – женщин оглядывает‚ а уехал в командировку (сам себе хозяин‚ бабья кругом навалом) – извелся‚ истомился в одиночестве‚ истосковался по родной душе. Вернулся домой‚ вздохнул облегченно и сразу на бульвар – женщин оглядывать.

Костик поднимает с пола штанишки‚ рубашку‚ носки‚ одевается кое-как‚ бежит в коридор. В коридоре мрак‚ темнота‚ экономия электричества. Темными массами громоздятся соседские шкафы‚ которым нет места в комнатах‚ а на них санки‚ лыжи‚ детские велосипеды до потолка. Выключатели высоко – не дотянуться‚ да и при свете коридор еще мрачнее. Сто лет ремонта не было‚ управдом товарищ Красиков только обещает‚ а самим жильцам не поднять такую махину. Коридор длинный‚ прихожая громадная‚ потолки высоченные – четыре метра‚ а на них чернота‚ полосы, разводы: этаж последний‚ крыша протекает. Ее каждое лето ремонтируют‚ крышу‚ а она всё одно протекает. Еще хорошо‚ жильцы аккуратные попались: каждый день пол подметают‚ раз в неделю кухню моют‚ раз в месяц коридор натирают‚ а пыль-паутину обметают под праздники. А не то от грязи задохнешься в такой толчее! Восемь комнат – семь семей. Шестнадцать взрослых – пять детей. Да еще гости приходят.

Выходит в коридор Нинка. Нинка босиком‚ пятки твердые‚ красные от половой мастики. Отец Нинку как воспитывает? Отец Нинку так воспитывает: возьмет кусок хлеба‚ шварк его об пол‚ а потом Нинке в рот: "Наворачивай!" Нинка наворачивает‚ интеллигентные соседи за сердце хватаются‚ ждут у Нинки колик‚ судорог‚ брюшного тифа‚ а ее отец гордо улыбается. "Небось‚ – говорит отец‚ – у нас не протекёт". Он кровельщик. Он это дело лучше знает. А Нинка съедает кусок и еще просит‚ Нинка идет в коридорный угол ковырять штукатурку. Она ее ест. У нее в организме штукатурки не хватает. Костик тоже ест. У него‚ правда‚ всего хватает‚ но не отставать же от Нинки.

Нинка дверь распахивает и коридор освещает. Не потому‚ что темноты боится‚ – "Чего бояться? Не к акуле в рот едем"‚ – а просто на свету драться способнее. Костик тоже ничего не боится. У него для этого дела брат Лёка есть.

– А мне скоро платье пошьют‚ – гнусавит Нинка и пяткой пятку чешет. – От за мной убегаетесь.

– Я не буду‚ – мотает головой Костик.

– Будешь. Мамка сказала‚ все убегаются.

Мамка у Нинки портниха. Мамка приносит с фабрики всякие лоскутки и шьет Нинке платья. Нинка ходит яркая‚ пестрая‚ разноцветная‚ как лоскутное одеяло: тут в горошек‚ там в цветочек‚ здесь в полосочку. Очень удобные платья‚ рви с свое удовольствие. На таком платье и пятно не пятно‚ и заплата не заплата.

– Если я за тобой не бегаю‚ – удивляется Костик‚ – чего это я стану бегать за твоим платьем?

Нинка шлепает по дубовому паркету голыми пятками‚ упирается пузом в пузо‚ молча хватает Костика за волосы. У нее никогда не поймешь‚ что к чему. Держит за волосы и ждет: то ли драть‚ то ли бежать‚ то ли еще как.

Костику драться неохота. Драться – это хлопотно: махать руками‚ плеваться‚ потом реветь. Уж лучше пострелять из пулемета‚ или водой побрызгаться‚ или к дяде Пуду пойти‚ супу поесть.

– Жили-были дед да баба‚ и была у них курочка Ряба‚ – начинает Костик обстоятельно‚ не торопясь‚ а Нинка за волосы держит‚ не отпускает‚ сопит сырым носом. – Снесла курочка яичко‚ не простое‚ а золотое. Дед бил-бил‚ не разбил. Баба била-била‚ не разбила. Мышка бежала‚ хвостиком махнула‚ яичко упало и разбилось. Дед плачет‚ баба плачет... – Тут Костик останавливается‚ вздыхает в изумлении: – А чего плакать-то? Сами не разбили‚ а мышка помогла. Надо радоваться‚ спасибо ей сказать.

Нинка хмурится‚ морщит остренький нос‚ сдвигает белесые брови‚ пыхтит‚ будто надувается‚ еще раз пяткой пятку чешет.

– У‚ зараза! – сурово басит Нинка и что есть силы пихает Костика пузом. Костик тяжело вздыхает‚ вовремя вспоминает советы брата и нехотя наступает каблуком на голые Нинкины пальцы. Нинка верещит не хуже кошки Машки‚ когда ей прищемляют хвост‚ и‚ грозя кулаком‚ размазывая хлынувшие сопли‚ ковыляет к себе в комнату. Должно быть‚ за валенками.

В коридоре опять темно стало. Костик лезет с ногами на ямалутдиновскую корзину‚ ложится на живот‚ стреляет по Нинкиной двери из пулемета. На корзине лежать неудобно‚ лучше ходить по ней: крышка у корзины прогибается‚ хрустит‚ как сухарики‚ а Ямалутдиновы за это не ругают. Они веселые‚ Ямалутдиновы. Они песни поют. "Дан приказ ему на запад‚ ей в другую сторону..." Ренат поет‚ Самарья шепотком подпевает. "Люди! – говорит Софья Ароновна. – Перестаньте петь‚ люди! Уже начните детей рожать". А они не рожают. Им не до этого. У них гости каждый день. Кто из деревни в Москву едет‚ тот у них останавливается. Кто из города едет – тоже у них. Вся Татария знает их адрес. Вся Татария у них. Гостиниц мало‚ в гостиницу не пробьешься‚ и потом как это я поеду в гостиницу‚ когда в городе Москве живет мой родственник‚ мой друг‚ мой земляк‚ знакомый моих знакомых‚ такой же татарин‚ как и я‚ Ренат Ямалутдинов. Нельзя обижать человека. Он ко мне приедет – он у меня остановится. Поэтому у Рената раскладушка в углу стоит. Специально для гостей. Временами на ней по два земляка лежат. Какие уж тут дети! Их не то что растить – им и появиться-то невозможно. Кругом гости. "Дан приказ ему на запад‚ ей в другую сторону..."

А Лопатин Николай Васильевич‚ ответственный по квартире‚ никак на это не реагирует‚ хоть и обязан сообщать куда следует о посторонних людях. Обязан, а не сообщает. Потому и пишет на него дядя Паша‚ Нинкин отец‚ обстоятельные доносы‚ хочет быть ответственным по квартире дядя Паша‚ тщеславный мужичишка. Давно бы уж пришли из милиции и проверили‚ да пишет Нинкин отец неграмотно и путано‚ а, увлекшись‚ добавляет невероятные для человеческого понимания подробности про ответственного из соседней квартиры‚ который чего только не делает: и стенгазету‚ и ящик для заметок‚ и листки-молнии "Позор товарищу .... своевременно не уплатившему квартплату"‚ и собрания ежемесячно. Не врет дядя Паша‚ – есть на самом деле такой ответственный‚ – да не может милиция уразуметь подобного‚ выше это ее понимания: если бы хоть выслуживался‚ а то куда ответственному дальше идти? В управдомы‚ что ли? И потому отправляет милиция эти доносы в архив: не простая бумажка – письма трудящихся‚ где их и подшивают к делу.