Феликс Кандель - Первый этаж

Обррвал, как не было, потянулся к столу, взял полные фужеры:

– За наше, Клавочка, за будущее!

Глотнул залпом, ухнул, крякнул, простонал в вожделении:

– Сла-а-адко, са-ах-харно... Рафинад!

Клавдея выпила водку мелкими глоточками, выдохнула осторожно через сложенные губы, утерлась платочком.

– А что, Клавочка, – сощурился мужчина, – могли бы вы начать жизнь сначала?

Клавдею жаром обдало. Дрожь по спине пробрала.

– Это... зачем?

– А для интересу. Я уж раз пять начинал. И еще хочу.

– Годы не те, – сказала Клавдея густым, дрожащим голосом. – Поздно...

– Это нам-то с вами поздно? Нам-то с вами?.. – Ударил по струнам, так, что Клавдея вздрогнула, заорал благим матом: – Клавочка, Клавочка, молодая Клавочка!..

Леха поднял голову, поглядел затуманенным глазом, опять улегся на клеенку.

– У меня муж есть, – хрипло сказала Клавдея. – Дети...

– Дети у вас, Клавочка, вполне самостоятельные. А муж... – Поглядел свысока на Леху: – Какой же это муж?

– Какой есть. Другого не досталось.

– Муж, Клавочка, хозяин, муж – глава дома, а этот одно недоразумение. Нет, Клавочка, не будет от него радости. Доказать логично?

– Двадцать годочков прожито, – насупилась Клавдея. – Теперь уж немного осталось.

– Как так – немного? Да вам сколько лет?

– Сколько? Сорок.

– Заяц моченый! Детский возраст!.. У вас впереди – полжизни.

– И верно... – ахнула про себя. – Полжизни!

– Так что, Клавочка, все в наших руках. Все-все.

Клавдея повернулась, взглянула прямо:

– Чего темнишь? Говори ясно.

А он смотрел неотрывно, глазами черными, цыганскими, перебирал струны лениво, едва касаясь, подпевал хрипло углом губастого рта: "Там, под солнцем юга, ширь безбрежная... Ждет меня подруга – нежная..."

Клавдея и поплыла, у Кпавдеи земля из-под ног. Сидит рядом мужчина – большой, сильный, горячий. Обнял – она и не шелохнулась. Руки прошлись по телу – она не мешает. Клавдея захмелела, Клавдея не в себе. Рядом муж за столом сопит, носом в клеенку, а ей – все одно. Э-эх! Будь что будет!..

11

– Ох, Клавочка, Клавочка! Махнуть бы нам с вами в самую глухомань... Вы, Клавочка, в Сибири бывали?

– Нигде я не бывала.

– Ай-яй-яй... – он завалился на диване, положил голову ей на колени, поглядел близко, остро. – Что ж вы так?

Клавдея замерла, у Кпавдеи жар по ногам прошел, до груди добрался.

– Дорого, – объяснила. – Деньги большие.

– Клавочка, Клавочка, – пообещал. – Все-то вы еще увидите. И Сибирь, и Дальний Восток... Это я вам обещаю.

"Господи! – ахнула, а в голове разор, в голове сумятица. – Он уж и не спрашивает, сам решил. Да откуда ты взялся такой на мою голову?.."

– У меня, – сказала сипло, а взглянуть на него боязно, – отпуск вышел. Теперь на другой год.

А он обхватил за шею, притянул к себе, впился губами в губы. Чуть надвое не переломил.

– Отпуск, Клавочка, нам с вами не помеха. Ушел – вот тебе и отпуск.

Взял гитару, приладил на животе, запел потихоньку, завлекая, привораживая: "Я прижму его к сердцу, прижму, молодыми руками, горячими..." Клавдея так и подалась, так и потянулась к нему. Кровь взыграла буйно, толчком.

– Ох... – выдохнула. – Мочи моей нет...

А он будто не замечает. Потянулся сладко, с хрустом в костях, пропел мечтательно:

– Эх, Клавочка, Клавочка... Счастья своего не видали.

– Да какое там счастье! Горе одно...

Опять притянул к себе, но целовать не стал, а сказал тихо, обдавая крепким водочным запахом:

– Бросайте всех, Клавочка, к чертовой матери. Укатим с вами в дальние края.

Клавдея дернула головой, а он не пускает. Держит близко: губы к губам. Такая силища – и не вырвешься. И не хочется вырываться.

– Чего ж меня-то? – спросила, обмякая. – Молодых нет?

– Сердцу, Клавочка, не укажешь.

– А ну, – задыхаясь, – плесни...

– Заяц моченый! Ай, да Клавочка!

Мужчина легко спрыгнул на пол, прошелся вокруг стола. Крепкий, ловкий, сноровистый. Налил полные фужеры, склонился над ней:

– За нас с вами!

Он залпом, Клавдея – мелкими глоточками. Никогда столько не пила, а тут еще хочется. Тряхнула пустым фужером, вскочила с дивана, будто молоденькая.

– А ну... Спой еще!

– Счас я тебе спою... – обхватил вокруг талии, чуть приподнял, поволок, надсаживаясь, из комнаты.

– Пусти! – заблажила. – От дурной...

А самой приятно – сил нет!

Вырвалась в коридоре, стала причесываться перед зеркалом.

– Сла-а-адко... – сощурился мужчина, огладил ее по могучей спине, по крутым бедрам, по тугому заду: – Виноград!

– Иди, – пихнула боком.

Он усмехнулся и ушел. В другую комнату. В спальню.

Клавдея причесалась, обмахнулась платочком, вытерла жаркое лицо. Встала в коридоре, не знает, чего делать. То ли за ним идти, то ли тут стоять. А там, в спальне, тишина мертвая. Будто нет никого.

Забоялась Клавдея, что девушка, робко вошла в комнату, прислонилась к косяку. Мужчина лежал поперек огромной кровати, прямо на дорогом покрывале, раскидал небрежно руки-ноги, смял пышные подушки. Лежал – глядел молчком на Клавдею.

– Слазь, – приказала грубо. – Не для тебя стелено.

Мужчина глядел тяжело из-под опущенных век, привораживал неумолимо:

– Может, и для меня...

Клавдея впилась в него глазами, спросила враз пересохшим горлом:

– Ты... чего удумал?

– Дверь запри.

Покачала головой.

– Ну!

Пошарила рукой, сослепу накинула крючок.

– Иди сюда.

– Не...

А сама шажок шагнула. Малый шажок, неприметный.

– Иди.

Она и другой шажок, за ним еще... Подошла к кровати, встала перед ним, оторваться от глаз не может.

– Ну!

Она и наклонилась, она и завалилась, легла без звука, рядом, как умело подрубленное дерево. Только кровать охнула под тяжестью.

Ух, и ловок же он оказался! По-звериному ловок. Не успела слова молвить, а он уж пуговицы расстегнул, кофту через голову сдернул, принялся за белье. Клавдея его кулаками по лицу, по груди, куда попало, а он только ухает, только ахает, делает без промедления знакомое дело. Пуговицы с застежками так и отскакивают, так и отскакивают. Вмиг раздел, оголил, уложил, навис сверху... Одно лишь успела – уперлась руками в грудь, закричала тихо:

– Погоди...

– Ну! Чего годить?

– Говори... Законно?

– Клавочка, – заорал мужчина в злой запарке, – на что вы время тратите?

– Говори, пес… – яростно. – Законно?

– Да законно, законно, – взвился. – Хоть в загс, хоть в церковь, хоть к самому черту...

– Побожись!

– Ей-Богу!

– Врешь, поди!

– Пусти!

– Не пущу!

– Ты что? Первый раз, что ли?

– Может, и первый...

– Болтай!

Рвется мужчина, осатанел весь, глаза шальные, вот-вот из глазниц выскочат, а она уперлась в грудь – не пускает. Оба здоровые, распаленные, сил у обоих навалом. Только кровать ухает жалобно.