Феликс Кандель - Смерть геронтолога

К вечеру Ицик возвратится домой‚ и Ципора сообщит в волнении: "У Алона ветрянка". Алон притулится в кровати‚ поникший и несчастный. У Алона проступят на теле чесучие болячки‚ которые надо смазывать для исцеления. "Я... – скажет Ицик себе на удивление. – Я это сделаю". Болячки у Алона повсюду‚ и Ицик станет смазывать их розоватой целительной жидкостью‚ а заодно нарисует человечков‚ домик с трубой‚ розовую усатую кошку – на животе у Алона‚ на плечах‚ на сладких припухлостях ниже спины‚ которые хочется поцеловать. Они порадуются‚ Ицик с Алоном: неизвестно‚ кто порадуется больше. Переглянутся заговорщиками‚ чтобы удивить маму Ципору‚ и наступит редкая минута откровения. "Ты знаешь‚ – шепотом признается Алон. – Вообще-то я трус... Я темноты боюсь". – "Ты не трус‚ – скажет Ицик во весь голос‚ чтобы услышали повсюду. – Просто ты боишься темноты". Зазвонит телефон‚ но Ицик не возьмет трубку. Ицик будет лежать в постели с верной женой Ципорой и думать о том‚ как они сделают еще одного ребенка – неторопливо‚ углубленно‚ со знанием дела. Встрепенется на кровле танцующий демон крыш‚ взметнёт облачения‚ сотканные из созвездий‚ зацокает в нетерпении коготками..‚ но снова зазвонит телефон‚ Ципора пробудится от сна‚ возьмет трубку: "Ицик‚ это Шмулик". Безумный Шмулик скажет коротко: "Продавай доллары" и немедленно отсоединится. Шмулику некогда разговаривать. Безумный Шмулик попал в историю‚ его трясет налоговое управление‚ и всякая минута дорога. Шмулика уже вызывали в суд‚ но судье не заявишь: "Это мне еще должны"‚ имея в виду банки‚ министерства‚ службу социального страхования‚ всех вместе и каждого в отдельности. Шмулику перекрыли выезд из страны‚ но в аэропорту не скажешь: "Я и до этого не выезжал. А теперь хочется". Затоскует демон на крыше от горечи перегоревшего желания. Ципора вновь задремлет‚ посапывая носом в подушку‚ не догадываясь о том‚ что могло произойти в воздавании ласк. У Ицика с Ципорой прекрасная постель: какова постель‚ таков и сон‚ лучший в мире матрац‚ на котором спать да спать‚ да делать детей‚ но ему будет не до этого. Долларов у Ицика нет‚ однако советами Шмулика не пренебрегают‚ и он станет соображать в тревоге‚ как разыскать посреди ночи эти проклятые доллары‚ чтобы купить и немедленно продать с прибылью.

А зачарованный свидетель на крыше глядит неотрывно вдаль в слепоте постижения. Не к океанам морей его взор: на морских берегах высятся изваяния истуканов‚ элилим‚ псалим‚ терафим – от непотребства хасдеев и халдеев. Не к горным вершинам его взгляд: на возвышениях скальных пород громоздятся капища с кумирными деревьями‚ куда поспешают нечестивцы‚ держа подолы в зубах‚ чтобы воскурить идолу Цидонскому‚ мерзости Моавитской‚ ублажить Баал Звува‚ владыку мух. Пустыня перед его глазами. Пустошь. Пустоты пустот. Где земля содрогалась‚ гора пламенела огнем и дрожала от возбуждения‚ глас Божий расщеплял скалы‚ творил провалы в глубинах морей‚ сотрясал тела с душами‚ вызывая роды у животных. Сидит зачарованный свидетель в позабытый день месяца тамуз. В отдаленный год по выходе из земли египетской...

10

На кладбище снова пусто. Нюма с Борей проходят посреди могил‚ разглядывая камушки на плитах‚ стаканчики с остатками воска‚ редкие привядшие цветы. Памятники ухоженные. Памятники позабытые. Надписи короткие. Надписи подлиннее. Кое-где начертано и по-русски: что вывезли с собой‚ эти "русские"‚ предъявив на таможне‚ что запрятали в глубинах памяти и унесли под плиту? Тоску? Неприятие? Запоздалую любовь к той земле‚ в которую они легли? Несведущему – не постичь глубины. Просящему мести – не отмолить милости. На розовом камне выбито справа налево‚ квадратным написанием: Моше Трахтенберг.

– Что вы молчите‚ Нюма?

Жилкой бьется – дрожит – догадка. Жилкой обрывается.

– Я беспокоюсь.

Подходит мужчина с кружкой для пожертвований. В черном костюме и черной шляпе. Встает рядом. Бренчит монетами для привлечения внимания. Ему жарко‚ должно быть‚ этому мужчине‚ но он привык. Да и ветерок на облегчение‚ шевелящий пейсы‚ – тут‚ на высоте‚ всегда ветерок. Указывает на плиту:

– Большой человек был. Моше Трахтенберг. Вся улица его хоронила.

Нюма волнуется. Лезет в карман за носовым платком:

– Его похоронили в Москве. Грузчики несли его гроб.

Мужчина не понимает‚ но Боря разъясняет:

– Моше – это же Моисей. Моисей Трахтенберг.

– Хасид‚ – вновь говорит мужчина. – Из хасидов хасид.

– Знаток‚ – говорит Нюма. – Языка малого народа. Из знатоков знаток.

И далее‚ молчаливым двуголосием: "Знал наизусть весь Талмуд". – "Знал наизусть всего Пушкина". – "Его уважал ребе". – "Его уважали коллеги". – "Погребен с отцами своими". – "Погребен с отцами чужими". – "До дня великого суда". – "До дня великого суда?" Разговор заходит в тупик. Боря спрашивает с опаской:

– Вас как зовут?

Тот отвечает:

– Биньямин Трахтенберг.

– Я... – Нюма смотрит в потрясении на черный костюм‚ шляпу‚ на пейсы‚ шевелящиеся на ветерке. – Это же я...

Мужчина вздыхает. Идет дальше‚ позвякивая деньгами. В поисках того‚ кто бросит в кружку монету.

– Это не вы‚ – говорит Боря Кугель. – И это не ваш отец.

– Это не мой отец‚ – соглашается Нюма‚ – но пусть меня положат возле него.

Назад идут молча. Едут молча. Молча сходят на своей остановке. Возле соседнего дома стоит санитарная машина. Выкатывают из подъезда каталку‚ на ней возлегает Дора Ильинична‚ бывший московский адвокат.

– Нюма‚ – говорит она. – Меня уже можно запоминать. Я ухожу‚ не побывав на Родосе. На Сиросе тоже не побывав. Кто же вам приготовит рыбу под маринадом?

– Я вас навещу‚ – обещает Нюма. – Завтра же.

Глядит на него. Смаргивает.

– Вы были первым мужчиной в моей жизни‚ которому я варила обеды. Вам я скажу. Оберегайте меньшинство‚ Нюма. Когда состаритесь‚ сами станете меньшинством...

Санитарная машина срывается с места. Кугель говорит вослед:

– Мне повезло‚ Нюма. Родись на пару лет раньше‚ попал бы под призыв‚ на войну‚ в пекло: "Рядовой Кугель боевой патрон получил!"‚ – кто знает‚ где бы лежали кости Бори Кугеля? В Белорусссии‚ Пруссии‚ Померании?.. Меня тоже можно запоминать.

– Вам рано‚ Боря.

В ответ Кугель щурится:

– Иногда я думаю: действительно рано... А иногда кажется: плохо быть стариком‚ землю топтать без дела. Беру для себя отсрочку: поживу немного‚ и будет.

Глядит испытующе‚ как проверяет собеседника. Чешет лоб. Дерёт шею ногтями. Решается‚ наконец:

– Неделю назад кончилась отсрочка.

– И что?

– Взял другую. Еще на два года.

1