Феликс Кандель - Не прошло и жизни

Набежали ушлые мужички с масляными‚ после каши‚ рожами‚ траву потоптали сапогами‚ цветок выдрали руками‚ скамью разнесли топорами в мелкую щепу. Набежали гримеры-костюмеры‚ ловко надругались с помощью косметики‚ с гиканьем перетащили стариков на клумбу боевых воспоминаний. Буденовка на затылке‚ галифе с лампасами‚ ботинки с обмотками‚ пластилиновый шрам через щеку‚ буйный чуб из крашеной пакли‚ суровые накладные морщины поперек лба. Сидели дружно‚ глядели грозно‚ с лихой отвагой‚ и замшевый режиссер даже прослезился от умиления‚ а гений в законе хлебнул с омерзением из фляжки – чтобы не выйти из образа – густо настоенный чифирь.

– Ничего‚ – сказал буденовец Кац. – Приспособимся и к этому. Главное‚ на своем бульваре‚ и от дома близко.

А теперь подошел срок рассказать о странном явлении‚ необъяснимом с официальных материалистических позиций. Кругленький Кац – так уж распорядилась проказница-природа‚ что выкидывает порой невозможные трюки – снился то и дело милиции‚ следователям‚ фининспекторам всех мастей и рангов. Как навязчивый бред‚ как горячечное видение‚ как глумливая насмешка над бессильным служебным положением. Только идеализм‚ ложно считающий основой всего существующего сознание‚ дух‚ идею‚ а вовсе не материю‚ мог бы‚ наверно‚ справиться с этой загадкой‚ но идеалисты давно перевелись на свете‚ а те‚ что еще не перевелись‚ сами стали явлением‚ необъяснимым уже ничем. Как бы там ни было‚ но всякую ночь снилось милиции-фининспекторам нечто зыбкое‚ дрожащее‚ бесформенное и текучее‚ что пряталось в глубинах вверенного им города и занималось исподтишка недозволенным промыслом. Они просыпались по утрам‚ милиция-фининспекторы‚ с бессильно сжатыми кулаками‚ они тужились и напрягали память‚ чтобы выделить его профессию и внешность‚ и потому процент психических‚ язвенных‚ сердечно-сосудистых заболеваний среди них был значительно выше‚ чем у остального населения. А он сидел на своей табуретке‚ кругленький Кац‚ крутил педаль швейной машины "Зингер" и мог бы‚ конечно‚ обогатиться с тайного промысла‚ ибо случались порой заманчивые предложения‚ крупные‚ рисковые заказы‚ но всякий раз он советовался прежде с бабушкой Шендл‚ а она откладывала ответ до утра. Ночью ей снились те люди‚ которым в этот момент снился кругленький Кац‚ и утром она говорила ему: "Не надо". Не менее странное явление‚ также необъяснимое с официальных материалистических позиций. "Не надо‚ Ося‚ – говорила ему бабушка Шендл. – Нам хватает". Она не давала ему зарываться‚ она отводила беду от дома‚ и он промышлял заплатами и перелицовкой‚ перелицовкой и новыми заплатами‚ которые он виртуозно ставил на заплаты предыдущие. Но зато кругленький Кац все отпущенные ему ночи проспал в собственной постели‚ уложив голову на знаменитый некогда бюст‚ малыми копейками поднял детей‚ а рисковые ловкачи с треском попадались в расставленные сети и уходили в места отдаленные‚ на долгие сроки‚ где тебе уже ни детей‚ ни бюста. Он не сидел‚ маленький Кац‚ ни дня в своей жизни. Камерой ему была комната. Жизнь прошла в камере‚ где вечно пованивало керосином. Камерой был бульвар‚ по которому он ходил: взад-вперед‚ руки за спину. И земля ощутимо дрожала под его ногами‚ готовая провалиться в любой момент. Не далее‚ как на той неделе прибежал к ним внук-второклассник‚ в восторге закричал с порога: "Бабушка! Какая неожиданность! У нас в школе будет карнавал‚ и меня назначили уже узбеком". – "Конечно‚ – сказал на это кругленький Кац‚ – евреем его не назначили". – "Что ты хочешь? – сказала бабушка Шендл. – В узбеках ему будет спокойнее". И села шить узбекский халат из старой пижамы. "Спокойнее? На том свете будет спокойнее". И пешком отправился в синагогу по причине субботнего дня‚ в вечном эпицентре персонального землетрясения. Голова боится – ноги шагают – душа свое дело делает.

3

Примчался на самоходной трибуне Стёпа-проверяльщик‚ следом примчался Вася со взводом референтов.

– Нет слов‚ – прочитал Стёпа по бумажке. – Очередной этап. Превосходство нашего над ихним! Кто за это предложение‚ прошу поднять руку.

И тут он увидел стариков.

Они сидели молча‚ торжественно‚ посреди крашеной клумбы‚ и сурово глядели из своего героического прошлого в здешнее сутолочное настоящее. Пороховая гарь стлалась по захваченным траншеям. Хоботок пушчонки‚ будто для памяти‚ скручивался некрупным узлом. Надломанные лошадиные ноги белели острыми сколами‚ как и надломанные снарядами березки. Догорала‚ потрескивая‚ близкая ржаная полоса‚ и тяжелые‚ спелые зерна золотыми каплями падали в рассыпчатый пепел из обугленных колосьев. Где-то там‚ в отдалении‚ такал еще лениво тяжелый пулемет‚ ненужно добивая разрозненные остатки‚ а несчастный одинокий знаменосец сиротливо жался на бруствере окопа‚ в который уж раз ужасаясь результатам. Вот и настало время сворачивать знамена. Время наматывать на тело. Таиться и не откликаться на зов.

– Чем так сидеть‚ – велел Стёпа‚ – пусть лучше вспоминают. Свое боевое прошлое.

И Кац подчинился обстоятельствам.

– Я расскажу‚ – пообещал буденовец Кац‚ выглядывая из-за лихого чуба.– Хорошим людям почему не рассказать? Мои боевые воспоминания.

И вот что он поведал почтенному собранию:

– Шел старый еврей по Новому Арбату. Шел себе и шел‚ и головой вертел‚ и глазом ощупывал‚ и носом обнюхивал‚ как все старые евреи. А дело шло к празднику‚ к красному дню в нашем черном календаре‚ и вот он видит: магазин‚ двери нараспашку‚ толпа лезет внутрь‚ толпа вываливается наружу‚ будто те выдавливают этих.

Нужно это ему? Вовсе не нужно.

Полез тоже.

Внутри магазина конец света. Конец света внутри этого магазина‚ и разница с тем‚ будущим концом только в том‚ что тогда уже не станут запасать продукты – незачем‚ а станут запасать оправдательные документы.

Видит старый еврей: все рвутся вперед‚ к прилавкам‚ к еде с напитками‚ а малая толика‚ редкие‚ незаметные человечки соскальзывают в угол‚ в тихую заводь‚ где прилавков нет‚ и продуктов не видно‚ и народа маловато‚ и делать‚ вроде‚ нечего. Стоят человечки перед невидной дверью‚ стоят потупившись‚ стоят понурившись‚ будто зашли они сюда просто так‚ потоптаться в уголке‚ погрустить в одиночестве‚ посокрушаться о бренности бытия..‚ а потом шырк за дверь – и нет‚ один за одним‚ через равные‚ примерно‚ интервалы.

Старый еврей постоял‚ постоял и тоже шырк! И по лестнице‚ вниз‚ в подвал. И по коридору.

Нужно это ему? Да ни Боже мой!

И в предбанник‚ и к новой двери.

А там шум‚ гам‚ крики!

– Я от Сергей Петровича! Мне для Иван Иваныча! К вам от Семен Мироныча!..