Юрий Красавин - Холопка

«Хитрый Митрий!» — опять отметила Раиска. И дальше пошла по тропинке так же тихо, крадучись. И оказалась у пруда. А оказавшись тут, вздрогнула: на другом берегу, как раз напротив, сидел тот человек, босой, штаны подвернуты до колен. Тросточки не было видно, а все остальное при нем: и кепка с большим козырьком, и трубка, и даже тапочки стояли на берегу, отдельно. Он, конечно же, сразу увидел ее.

— Ты кто такой? — дерзко спросила Раиска, а дерзость была от робости. — Что тут делаешь? Как сюда попал?

Сидел он Бог знает на чем, но очень вальяжно, словно в кресле, и курил. Вообще-то вживе Раиска никогда не встречала человека, курящего трубку. Разве что видела по телевизору: так делают или капитаны кораблей, или артисты, или министры — люди особые. Но чтоб в Яменнике под огромным можжевеловым кустом сидел кто-то и курил трубку… это какая-то нелепость, ей-Богу.

— Кто тебе разрешил? — спрашивала Раиска. — Чего тебе тут надо?

Он продолжал смотреть на нее все так же спокойно и не отвечал ей; только дымом легонько пыхнул — голубоватый, прозрачный завиток поплыл как раз в ее сторону. В этом было какое-то возмутительное пренебрежение, барская презрительность, высокомерие. Захотелось как-то «достать» его, чтоб он хоть что-нибудь сказал.

— Ты кто? Скрываешься от милиции? Или, может, ты сбежал из желтого дома?

Не зная, что еще спросить, она села на берегу, разглядывая сидевшего напротив, за прудом, дачного человека.

— Если ты турист, то почему здесь? — подумав, продолжала Раиска. — Иди на реку, там таких бездельников много — палаток понаставили, удочками махают.

У этого, кстати, тоже палатка поставлена, да столь искусно, что Раиска не сразу и заметила ее за кустами — довольно высокая, под нежно-зеленым тентом, у нее было даже что-то вроде крылечка… От палатки уже натоптана тропа к пруду, здесь сделан мосточек по-над водой, вроде тех, с каких полощут белье. На ветке молодой березы висело широкое полотенце с нарисованным по белому желтым попугаем.

Еще можно было видеть в траве у воды стоявшие друг возле друга блестящие посудины — котелок, сковородка, миска, чайник.

— Я тебя русским языком спрашиваю: кто такой и зачем ты здесь? Как твоя фамилия?

Он в ответ ни гу-гу.

— А-а, ты, наверное, наркоман… Кайф тут ловишь, да?

— А тебе говорили, девушка, что у тебя ноги кривые? — вдруг спросил он, картинно отнеся руку с трубкой от лица.

Раиска даже встала:

— Че-во?

— Ну-ка, повернись вокруг себя, я посмотрю. Откуда ты, огородное пугало?

Раиска мобилизовалась тотчас:

— Ах ты, карамора кривохвостая! Ах ты…

Но, как на грех, самые обидные, самые действенные слова не приходили ей на ум — те слова, которые сразили бы его наповал.

— Кто твои родители? — продолжил он вальяжно и стал выколачивать трубку о ствол можжевеловый. — Небось, отец — прачкин сын, а мать — кухаркина дочь?

Раиска задохнулась в самой настоящей злости, но опять не нашла нужных слов, кроме «кривохвостой караморы». Впрочем, отыскалось «чистоплюй стерилизованный», но дальше опять случилась заминка, хоть плачь. А вообще-то Раиска на язык была бойка.

— Наверно, выросла в коровнике или на конюшне, — сказал, словно сам себе, этот дачный тип, — любя коровий мык и лошадиное ржанье.

— До чего противный! — подивилась она. — Какой противный и отвратительный! Убила бы на месте!

Она топнула босой ногой по земле, наклонилась, подцепила у воды комок грязи и швырнула. Бросок был так силен, что грязь долетела до того берега, а крошки угодили ему как раз на кремовую штанину.

— Ага! — торжествующе вскричала Раиска.

— Какие, однако, дикие нравы у здешних туземцев, — заметил он ровным голосом.

— А вот я тебе сейчас в рожу твою крапленую, рябую…

Она подцепила еще комок и швырнула, но на этот раз без прежнего успеха — грязь картечью сыпанула по воде. А в пруду цвели белые кувшинки… Это немного остудило пыл Раиски: жаль цветы. Услышала, как он спросил сам себя:

— Зачем она пришла? Разве я ее звал?

Надо было уходить. Но ведь тогда получится, что победа осталась за ним, потому что отступление — всегда поражение. Не-ет, погоди! Она опять села на берегу, уперлась подбородком в колени, уставилась на него, испепеляя взглядом.

— Ты из этой деревни? — небрежно спросил он и ткнул трубкой в сторону Сутолмина.

Раиска не ответила.

— Я спрашиваю: ты из этой деревни?

— Ну!

— Боже мой, как ты разговариваешь со старшими! Что такое «ну»?

— Каков вопрос, таков и ответ, — сказала ему Раиска. — Спроси что-нибудь поумнее.

— Ты приезжая или живешь тут постоянно? Отвечай коротко и вразумительно.

— Да я-то здесь сто лет живу, а вот ты кто такой? Чего тебе здесь надо?

Он некоторое время сидел молча, потом повел вокруг себя трубкой, говоря:

— Вся эта округа вместе с окрестными деревнями принадлежала когда-то славному дворянскому роду Сутолминых. Что ты об этом знаешь?

— Ничего не знаю и знать не хочу.

Но она хотела знать, а потому насторожилась и попритихла.

— Вот этот пруд был выкопан крепостными… в том ручье форель разводили… тут по взгорью был сад, цветники…

— А что-то говорили, верно, — вспомнила Раиска. — Будто бы тут помещичий дом стоял с балконом. Преданья старины глубокой…

— Тут жили мои предки, — важно сказал тип с трубкой. — Мы, Сутолмины-Бельские, владели всем этим: полями, лесами, деревнями… и всеми жившими тут людьми.

Тут Раиску, наконец, осенило.

— Барин! — воскликнула она. — Да неужто ты вернулся?! Светик ты наш ясный! Прости, Христа ради, что я с тобой так вот запросто…

Она воодушевилась, словно опору нашла в этом единоборстве.

— Вернулся, помещичек ты наш незабвенный! Назови твое светлое имечко, господин Сутолмин. Как тебя звать-величать? И расскажи, где ты пропадал? Мы тебя тут ждали, ждали… уж не чаяли увидеть!

Он только посматривал на нее этак снисходительно. Со своего берега пруда оглядывал берег Раискин, при этом покачивал босой ногой. А нога у него была белая, холеная…

— Точно: барин! — она хлопнула себя по ляжкам и залилась смехом. — Взор-то, взор-то каков! А я, выходит, барышня-крестьянка.

— Ты — холопка, — поправил он строго. — Запомни, что я тебе сейчас сказал: ты — холопка.

Слово это не понравилось Раиске, она тотчас ожесточилась.

— Я — крестьянка! А ты бродяга, бездельник, трутень.

— Я дворянин, — сказал он с большим достоинством и стал раскуривать потухшую трубку. — Мое призвание — повелевать, руководить, наказывать на конюшне ленивых рабов и отечески поощрять старательных…

На этот раз Раиска нашла нужные слова и произнесла их уверенно и в достаточном количестве. Это были очень веские слова. Не то, чтобы уж очень оскорбительные для него, но способные «достать» любого.