Юрий Красавин - Русские снега

« Яйцо» вошло в соприкосновение с поверхностью снега на расстоянии этак километра от деревни Лучкино и скрылось, утонуло. Тотчас же еще одно « яичко» отделилось, но не стало спускаться вниз, как первое, а заскользило наискось, приостановилось и двинулось дальше, после чего скрылось.

Ваня с Марусей проследили за его полетом, а когда оглянулись, большого корабля уже не было: то ли улетел, то ли растворился, растаял.

— Почему ты молчишь, Вань? — спросила потрясенная Маруся. — У меня ум за разум… Что это такое?

Он пожал плечами.

— Но ты же видел! Скажи хоть что-нибудь.

— Дело ясное: прилетел неопознанный летающий объект… с него сошли мужички в лаптях или босиком…

— Какие мужички?

— А вот те, что мы встретили давеча.

— Откуда же они взялись?

— Спроси что-нибудь полегче. Вот и белые офицеры тоже… может и они оттуда.

— Неужто в самом деле прилетели? Что ты такое говоришь, Ваня!

Маруся даже возмутилась, то ли на сына сердясь, то ли на « мужиков » да « белых офицеров ».

— Не напрягайся, — посоветовал сын, — а то крыша поедет. Относись как к делу обычному. Подумаешь, корабль в небе! Подумаешь, инопланетяне в лаптях! Пусть гуляют… Завтра, глядишь, кваском нас угостят. Абсурд, конечно, но уж такова наша жизнь: все перевернуто с ног на голову.

Он хотел рассказать матери, как угодил давеча в чужую баню, но решил пока не делать этого.

По пути домой неясная догадка или призрачное воспоминание мучило его: он видел, видел ранее этот плывущий по небу парусный дирижабль… и то, как от него медленно и плавно отделилось нечто меньшее по размеру, с размытыми очертаниями, похожее на яичко с мерцающим « желтком ».

Где он это видел? Когда? Наверно, во сне…

И вдруг его озарило: да, он видел это! Когда мчался от Сухого Поля на своем мотоцикле, перед глубокой ручеиной с узким мосточком, глянул на небо по какому-то странному желанию — там было как раз то летящее, похожее и на дирижабль, и на плывущую утку, и… да бессмысленно искать сравнение! Его тогда поразило, что над этим огромным летящим объектом сияли на солнце белые паруса… как над кораблем времен великих географических открытий.

В то мгновение, когда мотоцикл потерял опору, Ваня увидел и отделяющееся « яичко» … На этом все и оборвалось.

Теперь ему казалось, что он близок к разгадке происходящего, но в чем она, эта разгадка, не понимал.

Придя домой, опять хотел подняться на крышу, наверх, и посмотреть еще раз, что там, но сон властно одолевал его. Лег в постель — перед глазами знакомые созвездия, затерянные во множестве звезд.

А рядом — даже не за стеной, а совсем рядом! — слышался неторопливый мужской разговор — не двоих, не троих, а больше.

— Сметано сена в девяти зародцах возов на пять…

— Зародишки по два заколинишки, — закашлялся-засмеялся другой говорящий.

— На четыре сажени… да еще один на три сажени.

— У них возле Талова ручья в осьми заколинишках новочиста кошено осенью!

— По лугам да по ровным местам… ствол в два аршина — зовется дягиль-трава. Коленцами кривая, а лист яко же морковный.

«Заколинишки — что такое? — сонно думал Ваня. — Зарод, дягиль-трава — это знаю, а заколинишки что? А-а, небось, копна сена вокруг кола… Верно-верно».

А беседа, что происходила рядом, уже свернула и потекла в иное русло.

— Мы ж, сироты, мельницу строим, а работаем с Данилой-деверем да с Игнаткой… надобно человек осьмнадцать — двунадесять.

— Ты затейщик делу, с тебя и спрос. Не справисся — перстом тыкать будут и смеяться.

— К вешницам да затворам потребно навозу конюшенного до полуста возов, ей-бо…

— Затевать да починать — чего легче! Я што хошь заквашу — поди-ка испеки.

Опять и кашель, и смех.

Мирный был разговор, шутейный, без обид. А чем закончился — то Ваня заспал.

Долго ли спал, коротко ли? Забота подняла его с постели. Опять непонятно было, то ли дневная пора наступила, то ли ночная тянется. Тихонько обулся, одел куртку, успевшую высохнуть у печи. И хоть старался не шуметь, мать все-таки проснулась:

— Вань, ты куда?

— Выгляну наверх, — отозвался он. — Со временем надо определиться: ночь ли, день ли.

— Петух пел… Или два петуха разом.

И то слава Богу. А то ведь раньше-то помалкивали, не кукарекали.

Влез на чердак, оттуда на крышу. Тихо было — ни шума ветрового сверху, ни гула. Лестница стояла возле трубы; глянул вверх — небо черное, со звездами, значит, рано встал. Или день проспал и следующая ночь наступила? Поднялся по лестнице, высунул наружу голову.

Было по-прежнему морозно и безветренно. Очень даже морозно и совершенно безветренно. Опять полное безмолвие царило вокруг — так тихо, что слышался божественный шум роящихся звезд… Или это просто покалывало от мороза уши?

Звезды горели ярко, даже яростно и были крупны — не просто мерцающие источники света, а будто бы сияющие крупные бусинки-камушки, грани которых бросали в пространство живые пульсирующие лучи.

Ваня опять в восторженном ужасе смотрел вверх, словно видел небо впервые. Он совсем забыл о морозе, и напрасно: через минуту пришлось отчаянно тереть уши — они как-то скоро потеряли чувствительность и стали твердыми — этак и вовсе отвалятся, будто осенние листья с ветки.

Стал тереть руками в варежках сразу оба уха и вдруг замер: тонкий кисейный дождичек просеялся откуда-то из Млечного Пути, уплотнился, обретя очертания колыхающейся занавеси. Эта занавесь получила радужную подсветку — волны розового, фиолетового, слабо-желтого проходили одна за другой сверху вниз; местами цвет замирал, сгущался: розовый становился отчетливо красным, желтый переходил в зеленый.

«Северное сияние… Как это оно у нас явилось?.. Такого не бывало никогда…» — плыло в сознании.

Он прямо-таки разомлел от такой красоты — должно быть, потому и затиндиликало опять в ушах. И вдруг испуганно вздрогнул: над самым горизонтом, там, где деревня Боляриново и над нею созвездие Ориона, как бы опираясь на нее ногами, появилась фигура человека в свободных ниспадающих одеждах, вроде тоги, какие, если верить учебникам истории, носили когда-то древние греки и древние римляне, и в сандалиях на босу ногу. Ваня даже поежился; показалось, что стоит грек-римлянин прямо на снегу и можно легко представить себе, как ему холодно. Должно быть, этот человек давно стоял там, во всяком случае до того, как заметил его Ваня, да и не просто стоял, а перемещался и очень живо жестикулировал, разговаривая с кем-то. Легким дуновением ветра донесло какие-то слова, смысл которых разобрать было невозможно.

Повинуясь жесту говорящего, Ваня повернул голову и увидел его собеседника над селом Пилятицы, то есть над тем местом, где оно теперь погребено в снегу. Этот второй имел славянского типа лицо и был в рубахе-косоворотке, длинные волосы схвачены через лоб то ли обручем, то ли ремешком. Они стояли, обратясь друг к другу и беседовали через звездное пространство. Их фигуры были огромны, но не более половины занавеса, который к этой минуте поредел и почти исчез; они были подобны актерам на краю сцены перед зрительным залом. Однако же сразу отметил Ваня: хоть и виделись они отчетливо, но были всего лишь отражением, как на киноэкране, то есть при всей их очевидности являли собой явную призрачность.