Юрий Красавин - Ямуга

— За что она его так? — спросил он.

Я пояснил, что хозяйка этак обезглавила квартирного вора, застигнутого на месте преступления. Он вслух прочитал:

— «Юдифь»… Джорджоне… Ишь, как она его! Без суда и следствия.

Я пригласил гостя в свой кабинет… если, конечно, это можно назвать кабинетом.

— Я думал, писатели живут побогаче, — признался он, оглядываясь.

Книги на полках, письменный стол, стулья, шкаф, в котором и посуда, и книги; диван, на котором сплю. Рядом — комната жены, у нее поуютнее, но тоже ничего лишнего.

— А что, собственно, вы ожидали увидеть? — самолюбиво спросил я.

Он стал перечислять:

— Ковры на полу и на стенах… кресла кожаные… стол письменный вдвое больше этого… Компьютер с принтером и сканером… Послушайте, а почему у вас книги на открытых полках? Знаете что, я вам куплю шкаф, вы его поставите вот сюда.

Мне стало ясно, что если ему не дать отпор сразу, потом будет труднее.

— Благодетель вы мой, — сказал я, — вас ни о чём не просят в этом доме. Это вы пришли о чём-то попросить меня, неимущего человека. Наверно, вам нужна моя помощь. Или я ошибаюсь?

— Всё понял, не дурак, — быстро ответил он. — Дурак бы не понял. Извините.

Жена вышла к нам из соседней комнаты поприветствовать гостя и тотчас ушла на кухню поставить чайник.

— Вы ещё не начали писать? — спросил он, усевшись за мой письменный стол и трогая на нём разложенные бумаги.

— Что именно?

— Мы ж договорились: повесть обо мне. Несколько секунд я изучал его. Он был так воодушевлен, что даже похорошел.

— Разумная хозяйка начинает доить корову, лишь положив ей в ясли охапку сена или угостив корочкой хлеба, — сказал я ему наставительно.

— Всё понял, не дурак, — сказал он и быстрыми шагами вышел в прихожую.

Вернулся с чемоданчиком своим, раскрыл его, достал коробку конфет — большую, черт побери, коробку, с ленточкой и с бантиком! — бутылку коньяка, большой пласт копчёного окорока в фабричной упаковке и баночки консервов, четыре штуки. Выложил всё это на край стола.

— Это просто так, гостинцы. А вот задаток, как договорились: ваше жалованье за месяц вперед, на уровне машиниста электропоезда. Ровно через месяц, день в день, получите столько же. Потом ещё… При окончательном расчёте предполагается премия.

Такого оборота событий я, признаться, не ожидал: чтоб вот так сразу и деньги. Но невозмутимо принял их, поразмышлял немного, потом поинтересовался:

— Это чистые банкноты или на них слезы бедных, кровь невинных?

— Деньги — это деньги, и ничего более, — отвечал мой гость сурово.

— Я спрашиваю потому, что нельзя ставить церковь на средства, добытые неправедным путем, — Бог накажет. А книгу писать — дело святое, оно несовместимо с нарушением основных заповедей: не убий, не укради.

— Мой бизнес не противоречит ни Уголовному Кодексу, ни Христовым заповедям, — сказал гость, чуть принахмурясь.

Я же подумал, что не следует мне быть слишком щепетильным, поскольку в наше трудное время я, действительно, на мели . Зачем совать нос в чужие дела? От большого знания большая печаль.

— Ударим по рукам? — предложил он.

Мы ударили. А потом перешли на кухню, чтобы там отведать его гостинцы и обговорить некоторые детали предстоящего мне дела. Во-первых, будет ли Кубаров Игорь Витальевич в моей маленькой повести под своим собственным именем или сочинить иное?

Он подумал и решил:

— Замените в фамилии одну или две буковки, любые. Впрочем, можно и так, как есть.

Во-вторых, намерен ли он позировать для своего портрета, то есть показывать себя в деле, в умной беседе, или мне нужно напрягать воображение?

— Да ведь мы уже общались, — неуверенно сказал он.

— Этого вполне достаточно для создания литературного портрета малой формы, — заверил я.

Он удовлетворённо кивнул, и мы перешли к третьему: должен ли я на его образе кое-что подретушировать?

— Как это? — не понял он. — Ну, можно ведь написать, что у вас римский нос, орлиный взгляд и статная фигура…

— Зачем приукрашивать! Фигура у меня не статная, взгляд обыкновенный, нос немного кривоват и на переносице шрам.

— Бандитский кулак с кастетом?

— Нет. Самая заурядная бытовая травма. Так и напишите. Я ж не ради рекламы — просто-напросто желаю запечатлеться в русской литературе.

— Вопросов больше нет, — заключил я.

И мы выпили по рюмочке армянского коньяка.

Неделю спустя, я получил от него письмо. Кубаров по-деловому написал, что « в таких условиях, то есть в вашей квартире-скворешнике, невозможно плодотворно работать: тесно, маловато удобств…» , и предложил нам с женой поселиться у него на даче. Там лес кругом, тихо, никто не будет беспокоить — соседи солидные. Рядом Московское море, можно рыбу удить в порядке отдохновения…

« Для вас там и кабинет, и спальня, и столовая, и комната отдыха с бильярдом… Книг, правда, нет, но вам привезут любые, какие скажете, я распоряжусь».

Прочитав это, мы с женой поулыбались: гостить у кого-либо не в обычае у нас. То есть бывали, конечно в гостях, но не так, чтобы с ночевкой, тем более в течение длительного времени.

« В четверг за вами приедут », — так закончил он письмо.

И верно, в ближайший четверг молодой человек в тёмных очках позвонил нам в дверь. Ну да, это был один из тех двоих, что я видел на станции Ямуга.

— Я за вами, — сказал он. — Хозяин сам хотел приехать, но не смог, занят. Мы так рассудили: а почему бы и не погостить? Не праздности ради — ради дела! Но сначала я решил съездить на ту дачу один, посмотреть, как там и что: действительно ли благословенное место или оно таковым выглядит лишь в представлении его владельца.

В то время я писал «повесть о снегах». Она увлекала меня, потому что мои герои оказывались в необычных положениях и совершали глупые или героические поступки, повергая меня самого в изумление, — их завалило снегами!

«Он влез на крышу — вытянул лестницу за собой, добрался до князька и здесь тем же порядком, что и у себя над домом, протаранил над трубой вертикальный ход наверх. Высунулся — там, наверху, по-прежнему мела метелюга по снежной равнине, белые языки вылизывали её; широкие потоки, завихряясь, мчались, обгоняя друг друга… но если раньше облака по небу несло в том же направлении, что и снег по земле, то теперь они, ставши ещё более зловещими, мчались обратно. Это встречное движение создавало фантастическую карусель и соответствовало какому-то общему замыслу, постигнуть который казалось просто невозможно…»

Это была повесть о великих русских снегах, придавивших некую местность, люди принуждены были вести подснежный образ жизни.

«Вокруг не было видно ничего, кроме белой равнины и летящих над нею белых вихрей, снежных потоков, струй. То есть простиралось во все стороны ровное поле, по которому мела буйная метелица, и не было поблизости ни деревенских крыш с трубами, ни верхушек деревьев, ни даже телевизионных антенн… Не было и низинки, в которой течёт неугомонный Вырок; исчез и Селиверстов холм, заросший кустами, и его сровняло; не видно и леса ни с одной, ни с другой стороны — ничего, только снежные языки и змеи, в бешеном стремлении летящие рваные облака, похожие, между прочим, на дым всеобщего пожарища. За облаками изредка появлялся будто бы остывший и потому голубоватый диск солнца».