Юрий Красавин - Валенки

— Первую парочку тебе на ноги, ты приметь ее, я тут лицовочки положу побольше, — сказала она. — А на продажу можно побольше вторинки.

Федя кивнул солидно: да, мол, именно так и надо. Он присел рядом, следил за ее работой. Соображал: пристукивая этак-то, она не только прибивает пластики, но и следит за толщиной листа, проверяя его на каждой пяди.

— Ты, Федюшка, не товар ли свой стережешь? — спросила крестна, видя, что он не собирается уходить. — И тогда квашонку свою стерег, и теперь…

Федя покраснел.

— Не. Я хочу узнать, как это… Мне интересно.

— А-а, вон что… Ну, что ж, приглядывайся, приглядывайся, сновалем станешь.

Взяла сковородник на длинной ручке, на него навернула выложенный лист шерсти, так что сверху оказалась постилуха, после чего стала выкладывать еще один лист. За работой расспрашивала, есть ли у него в подполе брюква или свекла, хватит ли дров до весны, кормил ли он кошку Мырзю. Оба листа навернула на сковородник, стала выкатывать.

Выкатывала крестна довольно долго. Наконец, развернула — каждый из них был заедино — простукала, проверяя их, и осталась довольна. Теперь сновалица достала откуда-то из-под лавки вырезанную тоже из холста выкройку, отдаленно напоминавшую валенок, положила на лист, примерилась и аккуратно разорвала с двух сторон, завернула выкроечку, будто пеленая ребенка; кое-где на местах соединений приложила пластики шерсти, поплевала, пригладила. Федя смотрел: получалось что-то вроде мешка, а чтоб внутри не слипалось, вставлена была та выкройка.

Снова стала выкатывать, складывая и так, и этак. Вдруг мимо окон промелькнул кто-то, крестна насторожилась — вбежала запыхавшаяся Валька.

— Мама, прячьте все: в правление к Дарье приехали!

Ее мать побледнела:

— Кто?

— Какой-то мужик, в пальте с воротником, — задышливо объясняла Валька. — Пузатый, видно сразу — начальник. Да что ты стоишь-то?

Тетя Огаша кинулась к окну — ничего не видать; потом стала пихать Федину шерсть под лавку.

— Куда ты, мама! — закричала Валька. — Сразу найдут. В подпол давай или на потолок.

— Да чего вы переполохались? — недоуменно спросил Федя. — Может, и не пойдут с обыском. Может, по другому делу приехал. Он же один, верно?

— Вроде, один… но с портфелем.

— Прятать, прятать надо, — твердила тетя Огаша. — Придут ли, нет ли, а все равно… Вдруг явятся, а у нас…

— Я к себе отнесу, — сказал Федя. — Найдут, так уж у меня, а не у вас.

Из окна было видно, как по тропочке вдоль того посада изо всех сил бежит Анна Никишова, тоже перепуганная. Следом торопливо прошагал, то и дело оглядываясь, Иван-безрукий; тут и Федя встревожился не на шутку.

— Бери товар и беги, Федюшка!.. — жарко дыша, сказала крестна. — Знать, такую же облаву хотят устроить, как в Ергушове. Пересажают всех!

И шерсть, и заложенную пару — все вместе стали увязывать — не увязывалось. Пришлось сделать два узла. Схватив их в охапку, Федя выскочил на улицу, выглянул из-за угла — вроде, никого. А-а, была не была — пустился к своему дому. Если видели его — сейчас придут.

Надо срочно спрятать. Хотел сунуть узлы на задворках за поленницу — никак. Да и заметно здесь! Полез на чердак — ну что, и там все на виду. «А если в колодец? Потом ведь можно выудить… Да вымокнет шерсть — не высушить. Зато в колодце не найдут…»

Придумал: спустил на веревке оба узла вниз по срубу, но не в воду, так подвесил. И только тогда немного успокоился.

С обыском, однако, никто к нему не пришел.

«Стируху» свою Гаранин Степан время от времени забрасывал снегом, чтоб похожа была на сруб. Но из этого «сугроба» обличающе торчала жестяная труба, кое-как склепанная из старого ведра. Да еще тропочка вела от двора, которая к весне обнажилась, выдавая скрытое. Тропочка обрывалась ступеньками вниз, как в волчью нору, и, толкнув тут тяжелую, обитую тряпками дверь, согнувшись в три погибели, можно попасть в саму стируху, тесную, кисло воняющую шерстью, душноватую от прели, гнили, до озноба зябкую и мокрую.

Степан засветло послал сюда Федю: вычерпать накопившуюся за день воду.

— Место у меня низкое — не стируха, а колодец. Ты вот как войдешь, слева под скребницей черпай, там яма.

Федя прошел по тропочке, скрючился на обмерзлых ступеньках, нырнул вниз, открыл дверь, шагнул и — под ногой плеснула вода. Поспешно отдернул ногу и, не закрывая дверь, огляделся. В маленькое окошко сочился слабый свет — даже не свет, а просто белел снег за стеклом. В полутьме разглядел Федя прежде всего широкий каток, вроде верстака столярного, на котором, собственно, и валяют; под ним печка с вмазанным котлом; слева у земляной стены — скребница из набранных гармонью острых дощечек.

Глаза постепенно привыкали к сумеркам, и Феде удалось разглядеть под ногами доску, положенную от двери к катку, под ней чернела вода. Зачерпнул ее ведром, вынес вон, вылил под вишню, спустился опять… Ведро задевало о земляной пол, а вот под скребницей, верно, была яма, там Федя и черпал, пока не вычерпал все.

И стены, и каток, и окошко, и соломенная крыша над самой головой были в прилипших ошметках шерсти. Сыростью стылой было пропитано все. И запах кислый, мозглый…

Закончив работу, Федя тоскливо вздохнул и отправился сказать Степану, что работа выполнена.

— Теперь, Федюха, налей в котел воды и как только стемнеет, растопи печку, — распорядился тот. — Закипит вода — позовешь меня.

Сам он был занят тем, что чистил кусочком пемзы свалянные и уже высушенные в печи сапоги: они были еще на колодках. Старухи-матери и жены не было дома, куда-то ушли. Младенец в зыбке покряхтывал, и Гараня, отрываясь от работы, то и дело покачивал зыбку. Прочие ребятишки сидели на полу, играли орденами и медалями отца, ударяя их друг о друга.

«В расшибаловку режутся» — отметил Федя, усмехнувшись.

Сам орденоносец не обращал на их забавы внимания: должно быть, не в первый раз уж фронтовые награды служили малышам для баловства. Известно, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

— Фартука у тебя нет клеенчатого? — спросил Гараня. — Замочишься очень. Ну, ладно, не сахарный…

Смеркалось, когда из трубы его стирушки повалил дымок, растекаясь над сугробами огорода. Федя сидел перед печкой, ждал. Парочка, заложенных крестной валенок вместе с гараниными уже замочены были в лохани с водой, куда добавлено немного купоросного масла. Масло едкое, если случайно капнешь на кожу — мгновенно забелеет, и боль резанет, как при ожоге, поэтому его добавляли немного к замоченным валенкам, будто для приправы, чтоб потом, при валке, те «садились» побыстрее.

В стирушке стало уже тепло и даже по-своему хорошо: весело потрескивали дрова, дым, не уходивший в трубу, пеленой застилал тесное пространство, зато перебивал прочие запахи. Федя уже притерпелся и не кривил лицо, когда нечаянно касался ослизлого катка или скребницы.