Киран Десаи - Наследство разоренных

С самого утра день подобен вечеру; туман колышется меж гор, как большая рыба меж берегами водоема, не обращая внимания на тени и глубины. Выныривает и исчезает в дымке вершина Канченджанги, как будто выструганная изо льда, впитывает свет и всасывает подгоняемые ветром снега.

Саи читает на веранде старый выпуск «Нэшнл джиографик», статью о гигантском кальмаре. Время от времени Саи вскидывает взгляд на Канченджангу и зябко поводит плечами. В дальнем углу пристроился судья. Перед ним шахматная доска. Судья сражается за двоих, играя сам с собой. Под его стулом свернулась калачиком сучка Шамка, сопит во сне, ничего не опасаясь. С потолка свисает лампочка без абажура. Холодно на веранде, но в доме, за толстыми каменными стенами, еще прохладней.

В похожей на пещеру кухне повар возится с растопкой печи. Осторожно подсовывает веточки, опасается скорпионов, живущих и плодящихся в хворосте. Однажды чуть не схватился за накачанную ядом заботливую мать семейства с дюжиной детенышей на спине.

Наконец-то разгорелось! Повар сует в огонь побитый котелок, как будто выкопанный археологами из древнего культурного слоя, и терпеливо ждет, когда забулькает. Стены прокопченные, в испарине. К балкам подвешены связки чеснока. Наслоения сажи свисают с потолка, как летучие мыши или гроздья винограда. Пламя освещает лицо повара, греет голову и верхнюю часть тела, но колени по-прежнему ноют. Подагра!

Дым очага, вытянутый дымоходом и выброшенный наружу, смешивается с дымкой тумана. Туман сгущается, глотает окрестности по частям: сначала полхолма, чуть погодя еще полхолма. Вот из тумана вынырнуло полдерева — размытый силуэт — и снова тьма. Испарения вытеснили собою все остальное, отдельные предметы превратились в единую сплошную тень. Облачком повисло в воздухе дыхание Саи, как будто затуманился и рисунок подводного монстра, скомпонованный на основе обрывков полученной учеными информации.

Она закрыла журнал и вышла в сад. На лужайку напирает лес: заросли бамбука, толстые уродливые стволы деревьев, поросшие мхом и оплетенные корнями орхидей. Туман нежными пальцами касается ее волос, целует ее руки, вытянутые вперед. Саи думает о Джиане, учителе математики. Уже час как он должен был прибыть со своим учебником алгебры под мышкой.

Полпятого. Саи оправдывает его отсутствие туманом.

Саи обернулась — дома не видно. Вернулась, поднялась по ступенькам на веранду — сад исчез. Судья заснул. Сила тяжести давит на его обмякшие мышцы… линию рта, обрюзгшие щеки… так он будет выглядеть, когда умрет, подумалось Саи.

— Где чай? — вскинулся проснувшийся судья. — Что-то он припозднился.

Судья имеет в виду повара, а не Джиана.

— Сейчас устрою, — вызвалась Саи.

Сумеречная серость проникла внутрь, осела на серебре, скопилась в углах, облаком окружила зеркало, в котором Саи уловила свое размытое отражение. Не останавливаясь, она сложила губы в поцелуй кинозвезды.

— Привет! — бросила она своему отражению — и кому-то еще.

Никому из людей не довелось еще увидеть живого гигантского кальмара. Его большие, как яблоки, глаза собирают тьму океана, но вряд ли их обладатель найдет на такой глубже, в кромешной тьме, своего собрата. Полное одиночество, с грустью подумала Саи.

Может ли ощущение свершения сравниться с ощущением потери? С замиранием сердца она пришла к выводу, что любовь гнездится в зиянии между желанием и свершением, любовь — плод неудовлетворенности, а не довольства. Любовь есть боль, ожидание, сдача позиций, все что угодно, но не само чувство.

Повар снял с огня котелок с кипящей водой и наполнил чайник.

— Ужасно, — причитает он. — Кости болят, суставы ломит. Хоть помирай. Если бы не Бижу…

Сын повара, Бижу, кочует из «Дон Полло» в «Хот томато», оттуда к «Жареным цыплятам Али-Бабы»… или еще куда? Сын повара — в далекой Америке. Отец не успевает запоминать названия. Бижу мечется от заведения к заведению, как беглец. Нелегальность!

— Да, туман, — кивает Саи. — И учитель, наверное, не придет.

Она громоздит на поднос чашки, блюдца, чайник, молоко, сахар, ситечко, печенье «Мария» и «Наслаждение».

— Я сама.

— Осторожно, осторожно, — ворчит повар, шаркая позади с чашкой молока для Шамки. Разбуженная позвякиванием ложечек, собака поднимает голову.

«Чай, чай!» — ликует ее хвост.

Судья отрывает нос от скопления пешек в центре доски.

— А где еда?

Он скосил взгляд к подносу. Слюдяной блеск сахара, картонное печенье, отпечатки грязных пальцев на блюдцах… Мало того что сервировка никуда не годится, так еще и есть нечего. Ни пирожков, ни лепешек, ни макарон с сыром. Чего-нибудь сладенького и чего-нибудь солененького бы вместо этих пустяков.

— Только печенье, — вздохнула Саи. — Пекарь дочку замуж выдает.

— Не хочу печенья.

Саи снова вздохнула.

— Как он смеет по свадьбам разгуливать? Дурак! Разве так ведут дело? А повар почему ничего не испек?

— Топлива нет. Керосин кончился.

— Дров что, тоже нет? Лентяй! В старину без газа обходились и без керосина. На углях пекли.

Тут повар вернулся с разогретым на сковородке вчерашним шоколадным пудингом. Морщины на лбу судьи исчезли, лицо его разгладилось и приобрело некоторое сходство с ровной поверхностью пудинга.

Мирная трапеза, еда и питье. Существование, подернутое небытием, ворота в никуда, струйки пара вздымаются из чайных чашек и смешиваются с туманом, проникшим снаружи, пришедшим из леса, кружатся, кружатся, кружатся…