Ирина Степановская - Прогулки по Риму

— Кому суждено погибнуть в бою, госпожа, тот не утонет!

— Ну что ты несешь, противный грек! Иди отдыхай! Ты мне пока не нужен!

Она отослала раба и задумалась: «Глупые люди! Все время ссылаются то на богов, то на императоров, а между тем шестнадцать лет назад здесь уже было землетрясение… Разрушилось много домов. Как страшно! И мужа отозвали по делам в Рим… Как хочется уехать на север, к родителям, в родные места, но не могу же я бросить дом! — Госпожа рассеянно поправила сиреневые складки туники. — Какой ужасный город! Не с кем поговорить… Но все-таки почему пересохли источники в округе? И отчего по ночам так воют собаки?» Римлянка встала с кресла, посмотрела вокруг себя, ласково обняла мальчика за плечи и увела его от воды в глубь терракотовых покоев.

Ветер зашумел под каменной крышей между прекрасно сохранившихся колонн, закачались верхушки пальм и высоких кипарисов. Тусклая мозаика на стенах с изображением греческих богов и богинь вдруг заиграла голубым и красным, тень знатной римлянки, удаляясь от меня, внезапно остановилась, и я увидела, что женщина с распущенным локоном на затылке вдруг повернула голову в мою сторону, будто хотела внимательнее разглядеть нечто, замеченное ею вдалеке.

Я испугалась и сделала шаг назад… и тут почувствовала на своем плече Ларину руку.

— Пойдем, а то закроют ворота, — сказала она мне ласково. — Здесь и вправду можно сойти с ума. Не ты первая, не ты последняя, кто видит здесь призраков.

Я пошла за ней, потрясенная.

Огромное дерево у ворот города показалось мне символом современного мира. На сравнительно большом пространстве древних Помпей не было места большим деревьям. Только камень — в скульптурах и колоннах, на стенах домов и крышах, каменная мебель и каменные печи, и над всем этим солнце и пыль — таков был вид древнего города. Я прикрыла глаза и между ресницами в плавающих от солнца кругах увидела людей: воинов в доспехах и ремесленников в плащах, политиков в носилках, рабынь с кувшинами на головах. Знатные матроны обмахивались веерами и закрывали лица от солнца, простые горожанки посылали мужей заняться чем-нибудь полезным, забыть хоть на время о гладиаторских боях. Мальчишки тайком вертелись возле клеток с дикими животными и показывали пальцами на верблюдов с тюками между горбами. Жизнь кипела вокруг — и в пыли, в жаре, в городской вони и суете совершенно не чувствовалось приближение катастрофы. Никто не мог себе представить удушливый мрак и силу падающих с неба огромных камней, ужасный запах всепроникающего пепла, огонь пожаров, разверзшуюся бездну такого ласкового сейчас моря… Лишь курился над двугорбым Везувием легкий дымок да замолчали в ближайших рощицах птицы.

И я подумала: «Какой ужасной ценой был сохранен для нас этот древний мир».

Рим и днем изумительно красивый город, но в свете ночных огней это воистину фантастическое место. Татьяне Николаевне еще год назад, при жизни дочери, и присниться не могло, что наступит день и она будет сидеть на верхнем этаже ярко-красного, блестящего, будто игрушечного, туристического автобуса, объезжающего Рим по кругу: специально, чтобы осматривать достопримечательности. Рядом с ней гордо восседал пожилой чернокожий человек с седыми волосами и безумными искрами в светлых глазах и, пользуясь странной смесью нескольких языков и жестов, словно дарил ей все великолепие этого города. У Татьяны Николаевны даже меньше стала болеть рука — должно быть, оттого, что, решив отложить смерть, она забыла о ней. И послушное мыслям тело тоже решило воспользоваться небольшой отсрочкой, предоставленной ему для жизни. Она вдруг увидела город как подарок, который никогда не могла себе представить, проводя день за днем в своем небольшом учреждении. В последние же месяцы только ненависть, иссушающая душу, всецело владела ее существом. То, что открылось ей сейчас со второго этажа красного автобуса, совершенно не согласовывалось с этим чувством. И Татьяна Николаевна испытала сначала удивление, а потом сочувствие — к людям, этому городу, ко всему миру, погруженному в ночь.

Произошло это так. Они с Цезарем отъехали сравнительно недалеко, такое расстояние в Москве она привыкла легко преодолевать пешком. Автобус выехал на незнакомую площадь — впрочем, в Риме для Татьяны Николаевны все площади были незнакомые — и здесь она увидела нечто странное. Площадь опять была перед церковью — Цезарь Август назвал это темное строение базиликой Сан-Джованни. Огромная статуя Христа на фасаде Татьяну Николаевну удивила — в православных церквях нет таких громадных изображений. Но еще больше поразило ее то, что она увидела в следующий момент: наискосок через площадь находилось еще одно здание. К нему вела довольно широкая, некрутая лестница, а по ней на коленях, друг за другом, сосредоточенно ползли человек тридцать туристов. Небольшая группа у подножия, как видно, ожидала своей очереди, другие, уже весело перекликаясь, возвращались откуда-то с другой стороны.

— Что это такое? — в изумлении спросила Татьяна Николаевна.

— Грешники, — небрежно отмахнулся от ее вопроса проводник. — Хотят вымолить прощение за свои грехи.

— Каким образом?

— Эту лестницу раскопала святая Елена, мать того самого императора Константина, который, струсив перед смертью, решил принять христианство, чтобы вымолить прощение за свои грехи, — неохотно начал рассказывать Цезарь. — Языческие боги ведь не обещают загробной жизни, а новая религия открывала ему ворота в Царство Божие. Так вот, Елена привезла эту лестницу из Иерусалима и сказала, что велела вырезать ее из дворца Понтия Пилата. По ней Христа вели на допрос. И люди много лет спустя придумали, что те, кто хочет раскаяться и получить прощение, должны подняться по ней на коленях, чтобы не осквернять ее грязными ступнями. — Цезарь поморщился. — В принципе это идиотизм, но меня он не волнует, так как и Пилат, и Христос жили уже после смерти Великого Августа. Мы можем любить или ненавидеть прошлое, учиться на его ошибках, но знать будущее нам не дано, следовательно, для меня лично не существует ни один из этих людей.

Его последние слова смутили Татьяну Николаевну, но она решила, что не разобрала точно их смысл.

— А ты никогда не поднимался по этой лестнице?

— Зачем? — Ее собеседник небрежно повел плечом.

— Неужели все эти люди так сильно грешны, что не стесняются ползти при всех на коленях?

Он посмотрел на нее назидательно:

— Разве это такая уж тяжелая задача? Я заметил: люди всегда стараются устроиться так, чтобы не нести слишком больших тягот ради чего-то нематериального. Лестница, как видишь, не слишком крутая, а дерево, которым она покрыта, приятно на ощупь. Люди преодолевают эти несчастные двадцать восемь ступеней с радостью, многие из них при этом плачут, и все это называется приближением к Богу. Потом они встанут с колен, отправятся заниматься своими делами и будут так же грешить, как и раньше. В этом природа человека. Поэтому бессмысленно полагаться на людскую совесть. Толпу надо держать в узде, как делал тот, чья великая душа живет в моем бренном теле.