Ирина Степановская - Прогулки по Риму

В одном из переходов они подошли к раскрытому окну, откуда был виден пустынный прекрасный сад. Ни человек — какой-нибудь служитель с газонокосилкой и шлангом, — ни даже животное вроде бродячей кошки не нарушали этого уединения.

— Это сад папы, — сказал по-английски своим подопечным стоявший неподалеку экскурсовод. — Папа гуляет в нем, когда во дворце нет туристов.

Серьезные англичане выглянули мельком в окно и, стараясь не шуметь, прошли мимо, чтобы не нарушать уединения папы. Татьяна Николаевна, подождав, пока они пройдут, с любопытством встала на их место. Никаких цветов — только ели, пальмы и ливанские кедры росли на небольшом участке земли, бросая округлые тени на стерильно чистый газон. Из другого окна был виден внутренний двор Ватикана: замкнутое зданиями пространство размерами меньше Манежной площади, с круглым фонтаном посредине, с разметкой для парковки машин — вот и весь Ватикан. Татьяна Николаевна почувствовала себя богачом, владеющим огромными богатствами и наблюдающим, как муравей тащит маленькую соломинку. Ватиканский двор в сравнении с необъятностью российской земли был чем-то вроде ящичка с розами на окошке у андерсеновской Герды.

«Это во мне совковое, — подумала она. — Еще с тех времен, когда нам внушали, что «все вокруг колхозное, все вокруг мое». А на поверку, куда ни коснись, негодяи с пшеничными усиками внедряются повсеместно и запихивают в свои бездонные карманы то, что раньше было колхозным или личным. — Она вздохнула и прогнала эти мысли. — Мне-то теперь что до этого? Я уже очень от этого далеко».

Они прошли все покои и вышли во внутренний двор. Теперь стала видна часть здания, выходившего в парк странным вогнутым полукуполом — с лестницей, фонтаном и огромной каменной кедровой шишкой на постаменте в виде вазы — символом папской власти. На лестнице в простых глиняных горшках росли подстриженные шарами кустарники, шишку охраняли с двух сторон два каменных элегантных павлина, а внизу, у подножия, на простом постаменте из узких плоских камней, на черной плите с египетскими иероглифами, лежал, сложив крест-накрест передние лапы, прелестный, веселый и добродушный ватиканский лев.

Татьяна Николаевна не удержалась, выбрала момент, когда вокруг не было туристов, обняла льва за бородатую шею, погладила его круглые ушки и поцеловала в горячую от солнца египетскую мордочку.

— Какой ты милый! — сказала она. — И вовсе не древний!

Рот каменного льва был приоткрыт в улыбке, и Татьяне Николаевне показалось даже, что от ее ласки лев задышал, зафыркал и засопел благодарно, будто домашний любимец пес, когда его чешут и гладят под мордочкой и под брюшком. И если бы не подошла новая группа туристов, лев, без сомнения, перевернулся бы на своем каменном постаменте на бок, потом на спину, завилял сильным хвостом и задрал все четыре лапы, всем своим видом показывая: «Несите меня куда хотите, я целиком в вашей власти!» У этого льва был совсем не такой злобный характер, как у двух черных близнецов у подножия лестницы Микеланджело.

Татьяна Николаевна оглянулась, поискала глазами Цезаря. Тот стоял в стороне, но неотрывно смотрел на мраморную скульптуру. Грусть, сожаление и в то же время победный блеск отражались в его взгляде.

— Этот лев видел Клеопатру, — сказал он.

— Копия? — хотела спросить у него Татьяна Николаевна, но не спросила. Пальцем она провела по краю черной плиты. — Иероглифы… Что они означают?

— Кто его знает? Никогда не мог понять этот варварский язык! — ответил Цезарь.

— Я еще со школьных времен помню, что, наоборот, египтяне считали варварами римлян, — робко возразила она.

— Что понимать под варварством?! Если пять человек в государстве пользуются рукописями Александрийской библиотеки, а остальные верят, что их царица прямой потомок богини Изиды и толпами идут на войну, как закланный скот, — означает ли это расцвет цивилизации? С другой стороны, если народом правит сенат, но чернь когда угодно может вынестись на улицы, орать что взбредет в голову и устраивать погромы — означает ли это победу демократии?

Татьяна Николаевна ничего не могла ему ответить, она мало что понимала в государственном устройстве. На улице стояла жара, люди толпами перемещались из разных мест к одной точке. Что там находилось — не видно было со стороны.

— Пойдем попьем ватиканской водички, — пригласил ее Цезарь. С видом по меньшей мере посланника иностранного государства он проводил Татьяну Николаевну в самую гущу толпы.

— Это папский фонтан. Говорят, здесь самая святая вода во всем мире.

Никогда раньше Татьяна Николаевна не видела такого странного фонтана: в мраморной ванне, ну точь-в-точь такой же формы и размера, как детская, в которой она когда-то купала дочку, — был установлен каменный постамент, а на нем находилась еще одна такая же ванночка, но поменьше, закрытая крышечкой с набалдашником, который венчал каменный шарик. По бокам крышечки вылеплены то ли бантики, то ли листочки. Еще была прикреплена табличка с высеченной надписью на латыни. Что находилось в маленькой ванночке, никто не видел из-за крышки; большая же ванна оказалась пуста, но по бокам ее были установлены четыре маленьких металлических краника в виде мордочек непонятных животных, и из них тонкими струйками в невысокий каменный бассейн стекала вода. Туристы подходили, подставляли пластиковые бутылки, набирали воду и пили. Некоторые просто зачерпывали воду руками, брызгали себе на головы, поливали этой водой детишек. Многие собирались везти ее домой. Цезарь намочил под краном носовой платок и отер им лицо. Татьяна Николаевна с удовольствием напилась из пригоршни, умылась и даже побрызгала себе на волосы.

— Ритуал окончен! — весело сказала она. — Теперь пойдем в собор Святого Петра.

— На что он тебе? — спросил Цезарь. — Всего лишь самое монументальное в мире культовое сооружение. Торжественное, как слон. Я думал, мы посидим где-нибудь в тенечке…

Татьяне Николаевне стало неловко. Он ведь привел ее показать только льва, а она, можно сказать, завладела им полностью.

— Ты не сердись на меня, — попросила она чуть ли не виновато. — Я до недавнего времени и представить себе не могла, что буду когда-нибудь в таком месте! — Они присели на скамейку во внутреннем дворике перед папским дворцом. Лев на постаменте оттуда был им хорошо виден.

— Ты что же, не любишь путешествовать?

— Люблю. Просто возможности не было.

— А теперь появилась? Богатое наследство?

— Что-то вроде того. Я продала свою комнату.

— Дом?

— Не дом. Только комнату. У меня осталась комната в квартире, в которой я раньше жила, и я ее продала.

— И на эти деньги поехала в Рим? — Цезарь недоумевал.