Маргарита Хемлин - Клоцвог

Ему это припомнили, когда пришло его время. Взяли. Решили, что он имел в виду какие-то еврейские часы, которые якобы мечтал изобрести, чтобы евреям правильно показывали. А остальным советским людям — нет. И таким образом путем заговора якобы планировалось прийти к победе.

Марик тогда тоже работал на заводе, учеником, у дяди. Просто-таки преступная шайка. Но Марика почему-то не тронули.

Их знаменитый родственник, Бейнфест Натан Яковлевич, который в юности знал самого Григория Котовского, так как во время Гражданской проживал под Белой Церковью, военный юрист по роду деятельности, пробился на прием к генеральному прокурору Руденко и заявил:

— Вы на Нюрнбергском процессе в поверженном логове врага смотрели прямо в глаза проклятым фашистским главарям и их наймитам всех мастей. Посмотрите в глаза преступно арестованному моему родственнику Гальперину Исааку Шмульевичу, 1890 года рождения. Вы сразу отличите, что он ни в чем не виноват. Тем более в годы войны с Гитлером Гальперин вместе с лучшими мастерами завода трудился в городе Чистополе — на благо Родины и военной промышленности, за что имеет орден. Иначе бы пошел лично на фронт. Но Родина сказала — не иди. И он не пошел. А дети все пошли и полегли героями. И вот мой партбилет и все мои боевые награды тому порукой.

Марик особенно останавливался на Чистополе, потому что он своей рукой писал под диктовку тети записку для памяти Бейнфесту. Писал Марик, а не тетя, потому что тетя плакала и ничего не видела на бумаге. Марик написал «Чистополь» без мягкого знака на конце. Бейнфест прочитал и устроил скандал, что Марик вредит в таком ответственном деле, как жизнь человека.

Марик сильно плакал, а тетя его не утешала. Надо отметить, что Марику тогда был 21 год.

И что же. Гальперина с оправданием выпустили в 1956-м, и не персонально, а под общую гребенку.

Тетя от страха и горя умерла еще в 51-м. Причем она сильно страдала от ежесекундного напряжения: ждала прихода уполномоченных лиц из жилконторы.

После смерти Гальперина жилплощадь полностью перешла к Марику. Ясно, что по справедливости одну комнату требовалось отдать кому-то на подселение. Одному в двух комнатах делать нечего. Но некто из влиятельных родственников отстоял жилплощадь путем блата.

У Марика оставались многочисленные родные разной степени близости — троюродные, сводные и пр. Поддерживались постоянные отношения. На праздники собирались у кого-нибудь по очереди. Торопили с переездом Мишеньки, чтобы вся семья оказалась в сборе.

Мы с Мариком рассудили, что срывать Мишеньку посреди учебного года не стоит. Отложили его переезд до лета. Тем более что я ждала ребенка.

Родилась девочка. Эллочка.

Но дело не в этом.

И вот в июне 1961 года Миша стал с нами в один строй: Я, Эллочка, Марик, Мишенька. Эллочке два месяца, Мишеньке — почти двенадцать.

За Мишенькой в Остер ездил Марик. Доставил в хорошем состоянии.

Между ними завязалась дружба. Хоть и без лишних слов. Мишенька Марика не называл «папа», он избегал наименования как такового. В крайнем случае звал на «вы» и по имени. Я же была настолько поглощена Эллочкой, что для налаживания связей между Мариком и Мишей времени никак не обнаруживалось.

Миша учился в школе неподалеку. Он находился на хорошем счету. Возобновил занятия шашками — во Дворце пионеров на Полянке.

Конечно, его дразнили в школе и во дворе по поводу его украинско-русско-еврейской речи. Но Миша умел превращать это в веселое развлечение и нарочно сильней коверкал слова. Таким образом он быстро превратился в любимца товарищей.

Алименты Мирослав присылал добросовестно. Я не поднимала вопрос перед Мариком об усыновлении Миши. Не видела смысла.

Но однажды он сказал:

— Что ты думаешь на тему, если я усыновлю Мишку? Ты Файман, Эллочка Файман, я Файман, а Мишка — Шуляк. Глупо. Не по-семейному. Давай закруглим вопрос. Согласна?

Я отшутилась, что два отца не бывает и ни к чему заводиться с бумажками. Но внутренне я рассудила так: Мирослав для Миши сделал только хорошее. Пусть отчество у него будет Мирославович. И пусть Миша в паспорте запишется украинцем. Потому что неизвестно как повернется жизнь.

А Марику я сказала:

— Лучше послушай мою мысль. Фамилия — пшик. Ерунда. Не хочется дергать Мишеньку.

— Тогда надо отказаться от алиментов со стороны Шуляка. Наверное, правильно сделать так. Миша теперь на полном основании живет с нами. Значит, я его должен обеспечивать наравне с Эллочкой. Мы — одна семья. Мирослав Антонович — другая. Согласна?

Я выразила горячее одобрение.

Мирослав, еще когда мы оформляли развод, просил, если что, писать ему на Киев-главпочтамт. Такой же адрес, только в Москве, я оставила ему.

Написала про алименты.

Получила ответное письмо:

«Здравствуй, Майя!

Прошло три года с нашего расставания. Из них я не видел Мишеньку два года. Все то проклятое время, что он живет в Москве. Очень скучаю по нему. Какой он стал? Пришли фотографию.

Про алименты готов сообщить следующее: чтобы ты знала, в скором будущем я понижаюсь в должности. Зарплата значительно урежется. Чтобы ты не удивлялась. Деньги я присылаю лично Мише. Если они сейчас в твоей новой жизни не нужны, заведи сберкнижку и копи ему на взросление. Я бы откладывал сам тут, в Киеве. Но я тебя знаю насквозь. Не уверен, что в нужное время смогу найти Мишу, чтобы отдать ему денежные средства.

Я долго думал, как поступить, чтобы было полезнее Мише. И вот что. Учти, корешки от квитанций об отправлении я все сохраняю. И буду присылать деньги и впредь. И спрошу за них с тебя. Не волнуйся и не сомневайся.

Передай привет Мише и своему мужу Марку».

За что? Почему? Неизвестно.

Я сказала Марку, что отказываюсь от алиментов, и написала Мирославу письмо с несколькими заявлениями:

«Дорогой Мирослав!

Я сделаю, как ты хочешь. Завожу книжку до Мишенькиного совершеннолетия. Отчет дам тебе в любую секунду.

С благодарностью за хорошие совместные годы. Майя. От Миши привет не передаю, так как сейчас экзамены в школе и нельзя его тревожить переживаниями о прошлом.

Высылаю фотографию, где мы всей семьей: я, Марик, Эллочка и Мишенька. Деньги высылай по адресу: Москва, Главпочтамт, до востребования, Файман Майя Абрамовна».

И на конверте в разных местах разборчиво написала: «Осторожно, фото!» Потом, когда заклеила конверт, подумала, что надо было на обороте снимка поставить дату и написать что-нибудь, как положено, на память. Но не расклеивать же.

Да. Он — так. А я — так.

Каждое лето Миша просился к бабушке в Остер. Мы с Марком и Эллочкой обязательно ездили на море хоть бы на месяц. Хотели, конечно, брать с собой и Мишу. Но он ни в какую. Только к бабушке. Ну ладно.