Андрей Шляхов - Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами

Москва — город особый.

Хороший, прямо скажем, город и поэтому весьма и весьма привлекательный.

Так и влечет к себе людей Москва, так и манит. Люди поддаются, покидают родные места и едут в Москву.

В Москву!

В Москву!!!

Сестры Прозоровы, героини чеховских «Трех сестер», так и не добрались до Москвы. Не получилось у них, увы.

Зато получилось у многих других. У очень многих.

Поэтому исконных жителей в Москве куда меньше, чем приезжих. И, между прочим, знаменитостей среди этих самых приезжих немало. В том числе и таких знаменитых людей, чья слава в нашем представлении неотделима от Москвы.

Даже пресловутый Юрий Долгорукий, с именем которого связано первое упоминание города в летописях, был провинциалом — до переезда в Москву княжил в Суздале.

Литератор Гиляровский, написавший самую известную книгу о Москве и ее жителях, был родом из Вологодской губернии.

Архитектор Щусев, внесший немалый вклад в формирование того облика Москвы, который мы можем видеть сейчас, родился в Кишиневе.

Стихотворение, написанное одесситом Лисянским и положенное на музыку уроженца Полтавской губернии Дунаевского, стало гимном Москвы.

Эта книга о москвичах, которые родились за пределами своего любимого города. О мужчинах и женщинах.

Приезд в Москву стал важным, если не переломным моментом в судьбе каждого или каждой из них.

Поэтому-то она и называется «Москва на перекрестках судеб…».

Жаль, конечно, что обо всех интересных людях, связавших свою жизнь с Москвой, в одной книге рассказать невозможно. Но это только начало — если читателям захочется продолжения, автор непременно напишет еще одну книгу, а может быть, даже и не одну.

Все зависит от вас, дорогие и любимые читатели.

Но — автор больше не намерен злоупотреблять вашим терпением.

От предисловия пора переходить к самой книге.

К рассказам о тех, кто когда-то, давно или не очень, приехал в Москву…

И не пожалел об этом!

И нашел свое место в жизни и, разумеется, в Москве!

И прославился!

Я недолго думал о том, с кого начать эту книгу.

Благими намерениями ничего хорошего не добиться. Это известно всем.

Совершишь какое-нибудь хорошее дело или просто хороший поступок, и жди… нет, не награды — возмездия!

Представьте себе такую картину.

Ноябрь 1873 года. Москва. Лефортово, а если точнее — Лефортовский сад. Девятый час вечера. Уже стемнело, публики в саду мало — кое-где на главной аллее еще можно встретить редких припозднившихся гуляющих, но на боковых дорожках уже совершенно пусто. В тиши глухих аллей прогуливается юнкер расположенного поблизости Московского юнкерского училища Владимир Гиляровский. Дышит свежим осенним воздухом и постепенно приходит в себя после обильных возлияний в трактире «Амстердам», что на Немецком рынке, чтобы к девяти часам вечера явиться в училище в надлежащем виде.

Сделав несколько кругов, я пошел в училище. Почувствовав себя достаточно освежившимся, юнкер Гиляровский направляется в училище. Пора уже, времени осталось мало, того и гляди в карцер за опоздание угодишь. Но вдруг… впрочем предоставим слово самому Владимиру Алексеевичу, превосходному, надо сказать, рассказчику: «Вдруг передо мной промелькнула какая-то фигура и скрылась направо в кустах, шурша ветвями и сухими листьями. В полной темноте я не рассмотрел ничего. Потом шум шагов на минуту затих, снова раздался и замолк в глубине. Я прислушался, остановившись на дорожке, и уже двинулся из сада, как вдруг в кустах, именно там, где скрылась фигура, услыхал детский плач. Я остановился — ребенок продолжал плакать близко-близко, как показалось, в кустах около самой дорожки, рядом со мной.

— Кто здесь? — окликнул я несколько раз и, не получив ответа, шагнул в кусты. Что-то белеет на земле. Я нагнулся: прямо передо мною лежал завернутый в белое одеяльце младенец и слабо кричал. Я еще раз окликнул, но мне никто не ответил.

Подкинутый ребенок!

Та фигура, которая мелькнула передо мной, по всей вероятности, за мной следила раньше и, сообразив, что я военный, значит, человек, которому можно доверять, в глухом месте сада бросила ребенка так, чтобы я его заметил, и скрылась. Я сообразил это сразу и, будучи вполне уверен, что подкинувшая ребенка, — бесспорно, ведь это сделала женщина, — находится вблизи, я еще раз крикнул:

— Кто здесь? Чей ребенок?

Ответа не последовало».

Сердобольный юнкер пожалел младенца, осторожно взял его на руки, громко вслух оповестил мать подкидыша о том, что идет в полицейскую часть, где передаст ребенка квартальному.

Лишь тишина была ему ответом.

«И понес ребенка по глухой, заросшей дорожке, направляясь к воротам сада, — вспоминает Гиляровский. — Ни одной живой души не встретил, у ворот не оказалось сторожа, на улицах ни полицейского, ни извозчика. Один я, в солдатской шинели с юнкерскими погонами и плачущим ребенком в белом тканьевом одеяльце на руках. Направо — мост, налево — здание юнкерского училища. Как пройти в часть — не знаю. Фонари на улицах не горят — должно быть, по думскому календарю в эту непроглядную ночь числилась луна, а в лунную ночь освещение фонарями не полагается. Приветливо налево горели окна юнкерского училища и фонарь против подъезда. Я как рыцарь на распутье: пойдешь в часть с ребенком — опоздаешь к поверке — в карцер попадешь; пойдешь в училище с ребенком — нечто невозможное, неслыханное — полный скандал, хуже карцера; оставить ребенка на улице или подкинуть его в чей-нибудь дом — это уже преступление.

А ребенок тихо стонет. И зашагал я к подъезду и через три минуты в дежурной комнате стоял перед дежурным офицером…».

Все обошлось благополучно — с разрешения дежурного офицера юнкер Гиляровский отнес найденыша в полицию, откуда тот был отправлен на извозчике в воспитательный дом. Только вот на следующий день все славное Московское юнкерское училище, узнав о происшествии, хохотало, по словам Гиляровского, до упаду.

Ясное дело — юнкера. Возраст юный, кормежка сытная, сил и энергии в избытке — чего же и не похохотать? Пусть даже до упаду. Дело молодое, а развлечений мало. «Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям отпускали в город до девяти часов вечера. Опозданий не полагалось. Будние дни были распределены по часам, ученье до упаду…».