Тьерри Коэн - Я сделаю это для тебя

— Если не подчинишься, твоим родным не поздоровится! — взорвался его собеседник.

Жан вздрогнул. Его родные?

— У меня никого нет, я один как перст, — неуверенно пробормотал он.

— То, что ты бросил своих, еще не означает, что они исчезли. Мы легко их отыщем.

У Жана закружилась голова, и дело было не в похмелье.

— Не трогайте их! — закричал он. — Они совершенно ни при чем.

— Не тронем… если пойдешь с нами.

Жан встал.

Третий член группы уже сидел за рулем. Вооруженный главарь надел Жану наручники, заткнул рот кляпом, натянул на голову капюшон и швырнул в грузовик.

— Ну вот и все, подонок! — буркнул он.

Мои глаза скользят по страницам газеты. Читать не хочется. Не хочется пить кофе. Не хочется смотреть на измученное усталостью лицо Бетти. После похорон мы ни разу не посмотрели друг другу в глаза.

Небрежно сколотые волосы и мятый халат говорят о том, в какое беспомощное состояние впала Бетти. Она не следит ни за одеждой, ни за лицом. Погружается в пучину своего горя, тонет в нем.

Бетти стоит у плиты, скрестив руки на груди, и делает вид, что караулит молоко.

Время от времени она бросает на меня взгляд исподтишка, отмечает, как я одет, как веду себя, и это подпитывает ее ненависть. Она ненавидит меня за то, что я не выставляю свою боль напоказ и не погружаюсь в пучину отчаяния на пару с ней. За то, что я вернулся к работе. Я хотел бы рассказать жене о своем бессилии и о той пародии, которую вынужден разыгрывать, но молчу. Чтобы защитить ее.

Она поймет — потом, позже.

Я переворачиваю страницу и едва не захлебываюсь от ярости: мой враг, чудовище, погубившее Жерома, что-то вещает, брови грозно насуплены, указательный палец, как перст указующий, поднят к небу. Фотография самая четкая из всех, что я прежде видел. Мои руки сжимаются в кулаки, глаза прожигают газету насквозь, я почти не дышу, как будто хочу шагнуть на снимок и оказаться рядом с ним. Встать напротив. Мне знакома каждая черта его лица. Я видел только фотографии, но он живет в моем мозгу. Я «озвучил» его, наделил манерой держаться, криком, словечками, ругательствами. Уверен, что угадал. Я не оскорбляю и не проклинаю его. Не трачу попусту свой гнев — пусть копится, сгущается и ждет своего часа.

В кухне появляется Пьер, прерывая мои мучительные размышления.

— Привет, па, — произносит он противно-тягучим голосом.

— Привет.

Я обнимаю его, глажу по спине, пытаюсь притянуть к себе, но он не дается.

— Привет, ма.

Он ждет, что она обернется, делает вид, что ищет что-то в ящике рядом с ней, но в конце концов сдается, садится и упирается взглядом в стол.

Мною овладевают гнев и печаль. Как она может настолько не замечать сына? Он избегает меня, но жаждет общения с матерью. Пьер не раз слышал, как после случившегося Бетти в припадке злобы и страдания жестоко упрекала меня. Неужели он тоже считает виноватым меня? Пьер выбрал сторону матери. Возможно, он хочет ее утешить, но Бетти этого не видит, она просто не способна на проявление чувств.

Боль разделила нас. Разбросала по параллельным вселенным, и мы живем бок о бок, но не способны ни помочь друг другу, ни утешить. Страдание пожирает наши силы и энергию. Потому-то я и прилагаю столько сил, чтобы держать Бетти на расстоянии. Я должен поддерживать свою волю всеми силами и способами.

Моя жена ставит перед Пьером горячий шоколад. Рассеянно гладит по волосам и протягивает ломтик хлеба. Пьер не реагирует — сидит и смотрит на чашку. Он как будто дуется. На лице Бетти написано раздражение.

Внезапно я понимаю причину замешательства сына. До Бетти тоже доходит. На фаянсовом боку округлыми буквами написано имя — Жером. Бетти хватает чашку, начинает переливать шоколад в «правильную», но у нее так дрожат руки, что ничего не выходит. Она швыряет обе чашки в мойку, мгновенно устыдившись своего жеста, беззвучно плачет, пытается собрать черепки от чашки Жерома, у нее ничего не выходит, и она выбегает из кухни.

Пьер так и не шелохнулся. Его щеки мокры от слез.

Я склоняюсь над ним, хочу положить руку на плечо.

— Ничего, Пьер, ничего.

Он отшатывается и молча уходит к себе.

Я смотрю на лежащую на столе газету: шейх Фейсал указывает на меня пальцем.

Статья называется «Новые подстрекательства». Больше я ничего прочесть не могу — в глазах стоят непролившиеся слезы.

Я встретил Бетти на вечеринке по случаю дня рождения, на который мы с друзьями приглашены не были.

День рождения был ее.

Мы приоделись для выхода: костюм-тройка, рубашка с воротником-стойкой и лакированные мокасины. Мелкая шпана из предместья, собравшаяся на ночную прогулку.

Мы отправились из Лиона в Вильфранш на дискотеку, где обычно праздновали удавшиеся мелкие кражи, решили не ехать по окружной, заблудились в Мон-д'Ор, а в довершение всех бед машина заглохла. Мы вышли, оставив Реми колдовать под капотом.

Вид нашего старенького «пежо» оскорблял пейзаж с вписанными в него роскошными виллами. Мы покуривали, привалившись спиной к ограде дома, стоявшего в глубине ландшафтного сада. Теплый вечер был напоен ароматами свежей зелени.

— Черт, парни, я чую запах деньжат! — бросил Бартоло.

— Не стоит нам тут светиться, — ответил его кузен Витто. — Если кто-нибудь нас заметит, тут же вызовут легавых.

— И что? — отозвался Набиль. — Мы ничего не сделали.

Тут в разговор вступил Реми:

— Парни, я бессилен — головка блока цилиндров полетела.

Мы принялись обсуждать случившийся облом, решая, как будем продолжать вечер, и Витто кивнул на стоявший в конце улицы дом:

— Глядите, там вроде праздник.

У ворот с кичливой позолотой остановились две тачки, из них вышли смеющиеся парни и девушки. Автоприемник замолчал, и легкий вечерний бриз донес до нас приглушенные басы мелодии диско.

— Можем рискнуть и войти, — предложил Витто.

— Хочешь потанцевать с богатенькими? Да они нас и на порог не пустят! — Бартоло был настроен скептически.

— А мы не будем спрашивать разрешения! Войдем — и всё. Прикид у нас подходящий, так что все прокатит. Давайте рискнем!

Идея показалась нам абсурдной. Мы, мелкие хулиганы из квартала Ле-Тотем, пробуем просочиться на вечеринку? Да не просочиться, а войти через парадный подъезд! Обычно двери таких домов мы взламывали.

Окончательное решение принял, как обычно, Соломон:

— Чем мы рискуем? В худшем случае будет драчка. Вперед!

Никто никогда не оспаривал вердиктов Соломона. Его главенство в нашей банде вначале основывалось на исключительной физической силе, но очень скоро и как-то незаметно отношение Соломона к нам утвердило эту роль вожака. Мы были его семьей, его братьями и чувствовали, что он готов отдать за нас жизнь.