Альберто Васкес-Фигероа - Океан

— Думаю, что это лишь разъярит чудовище, — возразил брат. — Лучше всего оставить его в покое, хотя бы до утра. Тогда мы наконец-то поймем, с чем столкнулись и как вести себя дальше. А пока нам придется спуститься в каюту. Такая большая тварь может подбросить лодку и столкнуть нас в воду.

То было самое разумное решение, и Абелай согласился. Им пришлось изрядно потесниться, чтобы поместиться всем вместе в одной тесной и душной каюте. Тварь тем временем все настойчивее била в корпус, пока не затрещали доски обшивки, а баркас не начал раскачиваться так сильно, словно им играла чья-то невидимая рука. В конце концов некоторые доски поддались. Баркас грозил вот-вот развалиться на части.

— Закрой! — взмолилась Аурелия, показав сыну на дверь. — Если нас топят, то я лучше пойду на дно, чем увижу, как нас пожирают одного за другим. Закрой, пожалуйста!

— Мы умрем от жары!

— Пусть, только бы не оказаться в зубах у этой твари.

Асдрубаль уже начал вставать, чтобы исполнить просьбу матери, однако сидевшая в углу Айза, которая, казалось, дремала все это время, вдруг открыла глаза и жестом остановила брата.

— Не стоит, — сказала она. — Дедушка говорит, что тварь скоро уйдет, а утром поднимется ветер.

Мать бросила на дочь строгий взгляд, однако, увидев выражение ее лица, смутилась.

— Ты его видела? — спросила она.

— Он со мной говорил. Он там, снаружи. Отпугивает чудовище.

Наверное, никто бы из Пердомо не признался в этом, но после слов Айзы в их душах расцвела надежда, они тут же уверовали в ее предсказание и, затаив дыхание, принялись ждать следующей атаки чудовища, которое упорно билось в борта лодки и с каждым разом наносило все более и более мощные удары.

— Вам не кажется, что он не очень-то обращает внимание не деда, — сказал Себастьян, и в голосе его послышалась нескрываемая ирония. — Похоже, что морские змеи не верят в привидений.

— Он уйдет! — уверенно произнесла Айза. — Когда подует ветер, он уйдет.

До рассвета оставалось почти три часа. И если бы кто-то спросил Марадентро, что им тяжелее всего было пережить во время плавания, они бы все, как один, ответили — эти проклятые три часа. Чудовище нападало с пугающим упорством, и «Исла-де-Лобос» уже давно превратился в огромную неваляшку, которой капризный ребенок постоянно отпускает подзатыльники.

Айза была единственной, кто до конца верил в пророчество, потому она, устав сидеть, свернулась клубочком на голых досках и приготовилась было спать, но тут же, не успев еще как следует устроиться, неожиданно открыла глаза и, не глядя ни на кого, хрипло прошептала:

— Уже идет! Ветер уже возвращается!

Все остальные напряглись и замерли в тревожном ожидании.

И вот вдруг до ушей их донесся слабый шепот, показавшийся им самой прекрасной музыкой на свете. По мертвенно-спокойной поверхности океана вдруг побежала рябь, и тут же ветер ударил в спящие паруса, а те радостно захлопали и затрещали, словно приветствовали своего старого доброго друга.

— Вот он! — чуть не рыдая, воскликнул Абелай Пердомо. — Мой бог, наконец-то! Вот он, ветер!

Пердомо, сталкиваясь в дверном проеме, побежали на палубу. Там был ветер. Он гладил их лица и весело играл волосами. Чудовище кинулось в атаку, что есть силы ударив в истрепанный корпус, а потом, словно испугавшись солнца и разыгравшегося ветра, бросилось в бездну.

Марадентро так никогда и не узнали, что за чудовище в ту ночь поднялось из океанских глубин и почему оно решило на них напасть. Впрочем, нельзя сказать, что они вообще задавались подобными вопросами в то время, когда единственной и самой главной их заботой было ловить дуновения ветра, натягивать такелаж и ставить паруса, нервно перекладывать штурвал, чтобы благословенный восточный ветер подхватил баркас под корму и принес его прямо к далеким берегам Америки.

Аурелия не смогла сдержаться и бросилась к дочери, целуя ее словно умалишенная. Впервые в жизни она благодарила небеса за дон, который они даровали ее малышке.

— Не меня благодари, — ответила на ласки матери девушка, как всегда едва слышно. — Деда благодари!

— Тогда ты передай ему, потому как мои слова он, похоже, не слышит! — воскликнула счастливая мать. — Отблагодари его и скажи, что я его люблю. Что я всегда его любила.

— Он это знает.

Ветер оказался как раз тот, что нужно: силой от четырех до пяти баллов, ровный, без порывов, которые были так опасны для уже порядком потрепанной лодки. И старый баркас, давно уже превратившийся в призрак себя прежнего, воспрянул духом и рассекал волны с былой стремительностью, свойственной ему в юности, когда он проходил проливом Бокайна, а на борту его была родившаяся на маяке девочка, которую местный священник спустя немного времени окрестит Маргаритой.

— Дойдем! — уверенно заявил Абелай Пердомо. — Ох, Боже, если Ты и дальше станешь посылать нам этот ветер, то нам всем удастся добраться до берегов Америки.

— Берег этот еще очень далек.

Он повернулся в сторону Себастьяна, который и сказал эти слова.

— Как далеко?

— Более трехсот миль.

Абелай Пердомо окинул взглядом море, бросил с носа баркаса обломок доски и засек время, когда тот пройдет вдоль борта.

— Пять узлов! — сказал он. — Если будем откачивать воду из трюма, разовьем до шести, а может, и до семи… Сколько нам понадобится времени, если ветер будет оставаться прежним, а в пути ничего не случится? Ну-ка, сынок, посчитай.

— Дней шесть, может, восемь.

— Хорошо! Я сделаю так, чтобы этот баркас во что бы то ни стало продержался на плаву неделю. Айза! — позвал он. — Встань у руля. А вы все давайте вниз, за мной! Будем откачивать воду. Аурелия! Выбрасывай за борт все лишнее: мебель, бочонки, литеры, зеркало. Все!

— Нет, только не зеркало! — взмолилась она. — Ты мне обещал, что зеркало всегда будет со мной. Это единственная память о матери, которая так меня любила…

Абелай Пердомо хотел что-то сказать, однако, похоже, изменил мнение и улыбнулся. Он ласково похлопал жену чуть ниже спины и кивнул:

— Хорошо! Храни пока зеркало и литеры, но, клянусь, если этим вечером не наберем шести узлов, выброшу его за борт, чтобы напавшее на нас чудовище собой полюбовалось.

Он прыжками пробежал по носовым перекладинам и принялся освобождать трюмы, где его сыновья уже рьяно качали рычаг насоса.

— Смелей, ребята! — подбадривал их он. — Покажем этому океану, кто такие Марадентро и почему нас так прозвали.

И они поднажали. Со всей силой, которой наделил их Господь и которая сейчас, в этих поистине нечеловеческих условиях, удвоилась, а то и утроилась. Они твердо решили выжить и спасти жизни тех, кого любили всем сердцем.

Спустя четыре часа, когда трюм баркаса еще на две четверти был заполнен водой, а они уже готовы были свалиться от усталости, Абелай Пердомо выпрямился, глубоко вздохнул и, осмотревшись вокруг, словно искал кого-то, громко произнес: