Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет

— Господа, мне необходимо сообщить вам нечто важное. Проделанная работа подвела к открытию тайных связей между самыми несопоставимыми и чрезвычайно важными для всех нас явлениями. Хочу заверить вас, что в ближайшее время мне удастся эти связи раскрыть.

Слушатели разом напряглись, поедая меня глазами, поэтому я постарался высказать просьбу как можно смиренней и мягче:

— Надеюсь, что ваше великодушие позволит мне закончить работу.

Блондин отрывисто бросил:

— Мы ни на чем не настаиваем. Решайте сами.

Потом, задумчиво посмотрев на часы, добавил:

— Наше время истекло; пора уходить. Коллега (он кивнул в сторону Коротышки) останется здесь до принятия вами какого-нибудь решения.

Коротышка собрал карточки с росписью статьи из американского журнала, тетрадь с переписанной статьей и отдал Блондину. Тот молча взял все, потом протянул руку и сгреб картинку с президентом Картером.

Я не осмелился возражать…

Компания с Блондином во главе потянулась к двери. Я сделал попытку проводить зловещих гостей, но тут же был остановлен резким жестом Коротышки. Похоже, ему было вполне удобно за моим столом. — Вы же видели, что на лестнице нет света. Господа могут споткнуться в темноте и упасть с лестницы. Я только посвечу им фонариком…

Урод грубо буркнул:

— У них есть свои фонари. И вообще, в вашей помощи никто не нуждается.

Последний раз недобро блеснули глаза. Я слышал шаги по ступенькам вниз, стук двери подъезда. Все затихло.

Я поднял глаза на отвратительное лицо и только тогда понял, что это — арест. Защемило предчувствие, что добром нам уже не разойтись.

Я присел на край кровати и закурил, пытаясь осмыслить, что произошло.

Сигарета прыгала в дрожащих пальцах. Было непонятно, в каком именно положении я оказался, и что меня ожидает. Вот это и надо выяснить в первую очередь. Я повернулся к уютно расположившемуся за моим столом Коротышке:

— Добро пожаловать в мой дом. Я счастлив видеть в нем и вас, и других членов Комитета, однако, мне необходимо кое-что уточнить. Дело, видите ли, в том, что обдумывание решения может затянуться на некоторое время… — Я не спешу. Решайте, решайте…

Я продолжал нащупывать почву под ногами:

— А если я буду выбирать несколько дней?

Он резко бросил:

— Поймите, я останусь здесь до тех пор, пока вы не скажете своего решения. Даже если вам для этого потребуется год!

Потом чуть мягче:

— Скажу честно, в ваших интересах как можно быстрее преодолеть сомнения.

В наступившей тишине я силился понять жестокий смысл безобидных, вроде бы, слов.

Мой страж великодушно продолжал:

— Я не имею права вмешиваться, но по-человечески хочется вам помочь.

В моем положении любой ухватился бы за эту соломинку. — Как я вам благодарен за участие! Что бы вы мне посоветовали? — Мы предложили заменить Доктора кем-нибудь на ваше усмотрение, но Комитет не ограничивает вас в выборе. Возможно, вы сможете найти вариант, который позволит продолжить работу над той же темой.

Не все потеряно, какая радость! — О, такой выход меня вполне устраивает, но как его осуществить практически?

Коротышка многозначительно протянул:

— Это ваша забота. Думайте.

Вот как раз думать мне сейчас, увы, не удавалось. В присутствии этого субъекта я не мог сосредоточиться, растерялся и занервничал. Во рту пересохло. — А не выпить ли нам чаю?

Он ухмыльнулся:

— Ну, если чай поможет вам думать, не возражаю.

Я встал и пошел к двери, он мигом проделал то же самое — гуськом мы проследовали в кухню.

То время, что я наполнял чайник водой и зажигал газ, он молча простоял в дверях, внимательно следя за каждым движением.

Беспредельность своей зависимости я понял быстро, а именно, когда пошел в туалет. Он коротенькой тенью двинулся следом, выставив вперед ногу, помешал мне закрыть дверь и все время, пока справлялась нужда, проторчал за спиной.

Я открыл кран над раковиной. — Неужели вы думаете, что я сбегу?

Он обозлился. — Не ваше дело, о чем я думаю.

Главное сейчас — успокоиться, вымыть руки и лицо, не спеша вытереться. Прежним порядком — друг за другом — мы вернулись в кухню. Я заварил чай, разлил его по стаканам, взял свой и пошел в комнату.

Выбежав вдруг из-за спины, уродец поспешил занять удобное место за рабочим столом. И это ничтожество меня стережет! — Не могли бы вы сделать одолжение?

Он подозрительно прищурился:

— Какое?

С трудом удалось погасить раздражение. — Не пересядете ли вы во-о-он в то кресло? Я хотел бы сесть за свой стол.

Некоторое время он в упор, не мигая, смотрел мне в лицо, потом медленно обвел взглядом комнату, будто ища подвоха, пожал плечами и сухо бросил:

— Не возражаю.

Казалось, что здесь, на привычном месте, за рабочим столом ко мне вернутся уверенность и спокойствие.

Я попытался вникнуть в ситуацию и невольно посмотрел вперед, через стол. Прямо передо мной, удобно развалясь в кресле, осклабился Коротышка. Какое уж тут спокойствие!

Может быть, господин хочет сигарету? Нет, он не курит. Я поспешно затянулся, боясь, что радетель собственного здоровья запретит и мне курить. Коротышке в это время было не до моих сигарет — во все глаза он разглядывал изображение обнаженной женщины. Пришлось быть любезным!

— Вы, конечно же, догадались, что это картина Махмуда Саида. Ее красота не только в мастерстве рисовальщика и превосходных красках. Нельзя не заметить загадочного взгляда и многозначительного жеста натурщицы. Она чем-то напоминает Мону Лизу, вы согласны?

Он сально ухмыльнулся и неожиданно подмигнул:

— А нет ли у вас еще таких картинок?

— Я понял ваш вопрос, но вынужден огорчить — порнографических открыток в моем доме нет. Есть книги такого рода; если не возражаете, могу их предложить.

Коротышка проворчал:

— Потом. Видно, времени у вас предостаточно. Кстати, почему вам не нравятся порнографические открытки? — Они изображают только застывшее мгновение. В таком эпизоде нет глубины. Объяснить поведение человека может только книга. Какой бы пошлой, дешевой и неправдоподобной она ни была, автор все-таки исходит из своего опыта, а потому, хочет он или нет, его произведение раскрывает область бессознательного в человеке вообще через раскрытие бессознательного в авторе.

Коротышка был явно разочарован таким поворотом беседы на интересующую его тему. Он изумленно уставился на меня, потом принялся прихлебывать чай, мрачно разглядывая полки на противоположной стене, до отказа заполненные книгами и пластинками.

Теперь, наконец-то, можно попытаться привести мысли в порядок.

Страшно представить, что расследование придется бросить и начать другую тему. Заново! А где я возьму второго Доктора — такого же блестящего и хваткого обладателя стольких незаурядных качеств? Заинтересует ли он меня? И кто даст гарантию, что через несколько месяцев Комитет не потребует замены и этого кандидата любым другим «без ограничений»?