Александр Рекемчук - Дочкина свадьба

Забренчали гитары, зазвенели тарелки, застучал барабан. Юношеские голоса — наивные, чистосердечные — затянули песню.

— Фу, битлы, — сморщилась Натуся.

Но сосед, Николай Авдеевич, уже встал и, одернув манжеты, поклонился ей.

Танцевал он, прямо скажем, паршиво. Он, видно, предполагал, что это танго, а это было совсем не танго. Да уж ладно. Натуся боялась только, что он наступит на ее новые красные туфли.

Добрый почин нашел последователей. Петя повел Аню. Владимир Игнатьевич — Ольгу Степановну. А тот, которому так и не дали произнести тост, утешился тем, что вывел танцевать свою жену. И еще поднялась какая-то пара…

Но в этот самый момент Натуся решительно бросила посреди комнаты своего кавалера, отделила Петю от Ани и потащила его к магнитофону.

— Петенька, милый! Ну, зачем эта тягомотина?.. У вас есть что-нибудь такое ? — Натуся нетерпеливо прищелкнула пальцами.

— Да-да, — заверил жених и нажал клавишу. — Твист или шейк?

— Ну, хотя бы твист.

Петя нашел твист.

И с первых же звуков Натуся, как цирковая лошадка, уловившая знакомый ритм, затрепетала всем телом. Уже пританцовывая на ходу, обострив локотки, она двинулась к Николаю Авдеевичу.

Но тот лишь испуганно замахал руками:

— Нет, извините… я не умею этого.

Будто он что другое умел.

— Эх! — укорила Натуся.

И направилась к жениху.

Петя тоже отступил в смущении. Но гости одобрительно зааплодировали. И ему пришлось подчиниться.

Теща с зятем танцевали твист.

Петя, надо отдать ему должное, несмотря на свои очки и на свою чопорную тройку, оказался достаточно искусным в этом танце. Он старательно выворачивал ступни, выбрасывал поочередно кулаки, будто работал с боксерской «грушей». Натуся повернулась спиной, и Петя повернулся спиной. Натуся присела к самому полу, и он, вслед за ней, сделал то же самое.

Но уже через минуту волосы его взмокли, белая сорочка отсырела, а движения его делались все мельче, все затруднительней, все бездыханней…

А Натуся только входила в раж.

Ее маленькие ноги выделывали черт знает что. Она высоко задирала одну, будто в старинном канкане, и каким-то чудом продолжала танцевать на другой. Она закручивала немыслимые вензеля. Она наклонялась влево, а ноги между тем танцевали вправо, потом наоборот: она — вправо, а ноги — влево. И все это у нее получалось так легко, что вызывало представление о невесомости.

Посрамленный жених отошел в сторонку.

Натуся осталась одна. Теперь она солировала.

И, вертясь волчком, успевала еще следить за окружающими.

Аня нюхала белый цветок, приколотый к ее платью.

Ольга Степановна и Владимир Игнатьевич с пристальным вниманием смотрели на нее.

Гостьи в серьгах сидели, поджав губы. А гости, все как один, — и седые, и плешивые, — восхищенно улыбались.

Николай Авдеевич с гордостью взирал на остальных.

Напоследок, уловив, что музыка идет к концу, Натуся выдала самый высший класс.

Она откинулась назад, будто переломившись в пояснице, так, что голова едва не касалась пола, и, продолжая выделывать ногами немыслимые па, стала мелко креститься в такт музыке…

Пожалуй, лучше она никогда не танцевала.

Вернувшись за стол, Натуся подняла рюмку и, воскликнув: «Горько!» — вылила водку себе в рот, а потом — согласно традиции, на счастье — разбила эту рюмку об пол.

Наутро она силилась вспомнить, как попала домой. Кажется, ее привезли на такси. Да, на такси… Потому что — это осталось в памяти — пришлось очень долго стоять на улице, ждать машины. А машин не было. Наконец, какая-то остановилась…

И еще Натуся припомнила, что ехала в такси не одна. Кто-то провожал ее… Но кто? Владимир Игнатьевич, Петя?.. Или этот, как его… ну, сосед по столу…

Она испуганно вскочила: оглядела свою постель, комнату… Нет, как будто все в порядке.

Только вот голова раскалывается. Пошарила в тумбочке, нашла пакетик анальгина, проглотила таблетку.

Раздался телефонный звонок.

Кто бы это мог в такую рань?

Но, обувая шлепанцы, Натуся посмотрела на часы и обнаружила, что уже четверть первого. Ничего себе — рань. Я вас умоляю…

— Алло.

— Наталья Александровна?

— Я…

Она охрипла, и сейчас у нее не вышло «мяу». Откашлялась, прикрыв ладонью трубку.

— Наталья Александровна? — переспросил мужской голос.

— Я-у…

— Здравствуйте. Это Петя звонит.

— Ах, Петенька? Доброе утро… то есть, добрый день. Я только что встала.

— Мама…

Сердце Натуси вздрогнуло. Она впервые в жизни услышала это слово, обращенное к ней не дочерью, не Аней. Басовитый мужской голос сказал ей: «Мама».

Но это не показалось ей неприятным. Даже наоборот. Ей вдруг сделалось очень тепло, хотя она и стояла неодетая в холодной передней.

— Мама… — повторил басовитый голос.

— Да, Петенька, я слушаю. Ну, как вы там поживаете? Воображаю, сколько у Ольги Степановны хлопот со вчерашнего, а сегодня — опять. Может быть, надо…

— Мама, знаете, — перебил Петин голос. — Вы, наверное, тоже очень устали… а сегодня у нас будет одна только молодежь… студенты…

Он умолк в нерешительности. Трубка будто опустела. Совсем стихло. Только дыхание. И Натусе показалось, что она слышит там еще одно дыхание — взволнованное, порывистое, очень знакомое ей.

— Алло.

— Мама… так если вы…

И она, все вдруг поняв, заторопилась, чтобы он не договаривал:

— Да, Петенька, я очень устала. Голова, знаете, прямо на части… Только что приняла таблетку.

— Так вы отдыхайте сегодня, ладно? — раздался приободренный голос Пети. — А мы вам завтра позвоним. Или даже приедем. Аня вам передает привет… Ну, до свиданья.

Войдя в комнату, Натуся бросилась ничком в постель. Разрыдалась. Она прятала рыдание в подушку, хотя и никто не мог его услышать — ведь теперь она осталась одна в этой комнате. Она плакала долго, отчаянно, будто решила выплакать все свои горести до дна. И уже подушка была совершенно мокра от слез.

Натуся подняла голову, глянула на подушку: вон какое пятно… Она озабоченно нахмурилась. Но не из-за подушки, нет.

Встала, подбежала к зеркалу, заглянула в него.

М-да. Личико. Я вас умоляю… Вспухшее, зареванное, одутловатое после вчерашнего.

Она похлопала себя по щекам, пригладила всклокоченные волосы. Ну, ничего. Ничего. Все это поправимо. Принять душ — и сразу вернется свежесть. А потом потратить еще часок — сделать себе лицо. Времени, слава богу, еще достаточно. До вечера далеко…

Какого вечера?

Натуся присела на пуфик.

Потом опрометью бросилась к телефону. Быстро набрала привычный номер.

Длинный гудок. Длинный гудок. Гудок… Ну, скоро ли? Неужели тоже еще дрыхнет? Пора бы уж…

Или она ошиблась какой-нибудь цифрой?

Натуся раздраженно надавила на рычаг. И стала набирать снова — медленно, внимательно. Вот так.