Ясмина Хадра - Теракт

— Вы точно сдавали его, когда выходили из гостиницы?

— С какой стати мне таскать с собой ключ?

Он исчезает за стойкой, склоняется над столом, за которым днем сидят портье, роется в бумагах, журналах, раскиданных вокруг факса и копировального аппарата, выпрямляется, бормочет:

— Странно.

Пытается вспомнить, где лежат дубликаты ключей, но спросонок плохо соображает.

— Вы у себя хорошо посмотрели?

— Да я вам сказал уже: нет его у меня, — говорю я, хлопая себя по карманам.

Моя рука судорожно сжимается: вот же он, ключ, в кармане. Сконфуженно извлекаю его. Ночной портье подавляет раздраженный вздох. Вслух он, впрочем, ничего не говорит, только желает мне спокойной ночи.

Лифт не работает, я поднимаюсь по узкой лестнице на пятый этаж, здесь вспоминаю, что мой номер на третьем, спускаюсь обратно. Свет в комнате не зажигаю.

Я раздеваюсь, вытягиваюсь на кровати поверх покрывала и вперяюсь в потолок, который, как черная дыра, мало-помалу всасывает меня.

На пятый день я понимаю, что медленно, но верно теряю рассудок. Мои рефлексы опережают мои намерения, а многочисленные оплошности еще ухудшают дело. Днем я не выползаю из номера; сижу, обмякнув, на стуле или валяюсь на кровати, вытаращив глаза, будто стараясь разглядеть изнанку задних мыслей — в голову безостановочно приходят самые разные и причудливые идеи: я подумываю продать свою виллу через агентство недвижимости, поставить на прошлом жирный крест и уехать в добровольное изгнание — в Европу, а еще лучше в Соединенные Штаты. По ночам я выхожу будто хищник из логова, и шляюсь по кабакам самого гнусного разбора, надеясь, что в таких заведениях, где я отродясь не бывал, мне не грозит встреча с каким-нибудь знакомым или бывшим коллегой. В полумраке этих прокуренных, затхлых баров у меня возникает странное ощущение — будто я невидимка. Здесь вечно толкутся крикливые пьянчуги и женщины с отрешенным взглядом, и никто не обращает на меня внимания. Я сажусь за какой-нибудь столик в дальнем углу, куда не осмеливаются забредать даже девицы навеселе, и тихо напиваюсь, пока мне не скажут, что заведение закрывается. Тогда я перекочевываю с бутылкой в парк — всегда один и тот же, на лавку — одну и ту же, и возвращаюсь в гостиницу лишь на рассвете.

Потом, в каком-то ресторане, все вдруг идет кувырком. Гнев, который я много дней копил в себе, вырывается на волю. Я это предвидел. Я взвинчен, нервы оголены, так что короткое замыкание было лишь вопросом времени. Мои слова уже давно звучат грубо, на вопросы я отвечаю поспешно и резко; я растерял терпение и злюсь, стоит кому-нибудь задержать на мне взгляд. Сомнений нет: я превращаюсь в кого-то другого, в непредсказуемое и в то же время странно обаятельное существо. Но в тот вечер, в ресторане, я самого себя переплюнул. Сначала мне не понравился столик, за который меня посадили. Я хотел забиться в какой-нибудь укромный угол, но там не оказалось свободных мест. Я скорчил недовольную гримасу, однако в итоге уступил. Затем официантка сказала, что жареная печенка закончилась. Она говорила правду, но меня взбесила ее улыбка.

— Хочу жареной печенки, — упорствовал я.

— Мне очень жаль, но она закончилась.

— Это не мои проблемы. В меню у входа я увидел, что у вас подается жаренная на гриле печенка, и потому — только потому — зашел в ваше заведение.

Я говорю громко, и звяканье вилок и ножей стихает. Посетители оборачиваются, смотрят в мою сторону.

— Какого черта вы все на меня уставились? — захожусь я в крике.

Появляется хозяин. Успокаивая меня, он щедро расточает необходимый в его профессии шарм; от этой напускной любезности я окончательно срываюсь с цепи. Я требую, чтобы мне сию же секунду принесли жареную печенку. Ропот негодования проносится по залу. Кто-то без обиняков заявляет, что меня надо выкинуть из ресторана, и дело с концом. Это мужчина средних лет — по виду полицейский или одетый в гражданское военный. Давай попробуй, говорю я. Не заставив себя упрашивать, он хватает меня за грудки. Официантка и хозяин пытаются его оттащить. Сначала в сторону летит стул, потом, под аккомпанемент громкой ругани, зал заполняется грохотом расшвыриваемой мебели. Приезжает полиция. Начальник наряда — светловолосая женщина-офицер, с пышным бюстом, карикатурно большим носом и сверкающими глазами. Нахал, который собирался меня вышвырнуть, рассказывает, как завязалась ссора. Его слова подтверждает и официантка, и большая часть клиентов. Дама в униформе выводит меня на улицу, просит предъявить документы. Я отказываюсь.

— Упился в стельку, — ворчит один из полицейских.

— Забираем, — решает офицер.

Меня впихивают в машину и отвозят в ближайшее отделение. Там меня заставляют предъявить документы, вытащить все из карманов и запирают в камере, где, сжав во сне кулаки, храпят два пьяницы.

Через час за мной приходит полицейский. Он ведет меня к окошку, из которого я получаю назад свои вещи, затем препровождает в вестибюль. Там, опершись на стойку, стоит Навеед Ронен; он очень расстроен.

— Ба, мой добрый гений! — восклицаю я нарочито противным голосом.

Кивком головы Навеед отпускает полицейского.

— Как ты узнал, что меня забрали в кутузку? Твои ребята за мной следят, что ли?

— Перестань, Амин, — говорит он устало. — Я вижу тебя живым, и у меня с души камень свалился. Я уже приготовился к худшему.

— К чему, например?

— К похищению или самоубийству. Я не первые сутки тебя ищу. Когда Ким сказала, что ты исчез, я передал описание твоей внешности и личные данные на все полицейские посты, в больницы и службу спасения. Где ты пропадал, черт возьми?

— Да ладно, какая разница… Мне можно идти? — спрашиваю я офицера за перегородкой.

— Вы свободны, господин Джаафари.

— Спасибо.

Жаркий ветер метет пыль на улице. Два полицейских курят и о чем-то разговаривают; один прислонился к стене участка, другой присел на подножку "воронка".

Машина Навееда с включенной подсветкой стоит на противоположной стороне улицы.

— Ты куда? — спрашивает он.

— Ноги хочу размять.

— Поздно. Давай я тебя домой отвезу.

— Моя гостиница тут неподалеку.

— Какая еще гостиница? Ты дорогу домой забыл, что ли?

— Да мне и в гостинице хорошо.

Навеед в полной растерянности проводит ладонью по щекам, подбородку.

— Где она, твоя гостиница?

— Я такси возьму.

— Не хочешь, чтобы я с тобой поехал?

— Не стоит. И потом, мне надо побыть одному.

— Должен же я понять…

— Нечего тут понимать, — обрываю его я. — Мне надо побыть одному. Точка. Все. По-моему, ясно.

Навеед догоняет меня на углу. Ему приходится зайти вперед и преградить мне путь.

— Нехорошо ты делаешь, Амин, честное слово. Если бы ты видел, до какого состояния ты себя довел.