Джойс Оутс - Венец славы: Рассказы

— Сдается мне, что неправильно так вот взять и арестовать человека, да еще чтоб он не знал толком, что ему будет, — очень серьезно сказал парень. — Вот ты, Бетлем. Ты думаешь, это правильно? Забрать человека, а казни-то ему не миновать…

— Погоди, — сказал Мерри. Голос его прозвучал очень звонко. Но больше всего его поразило, что если он и чувствовал какое-то беспокойство, какую-то тревогу, то не за себя, а за Бетлема.

Этот возглас, похоже, обрадовал молодого негра, который сидел развалясь на стуле с сигаретой в зубах.

— Шериф Уолпол прекрасно меня знает, он ведь заходил сюда и сказал мне кой-чего, — проговорил он. — Да, он ведь сказал мне кой-чего про Бетлема. И я бы не хотел оказаться на месте этого парня.

Мерри перевел взгляд с могучей спины задержанного на братьев. Братья придвинулись ближе друг к другу: старший стоял теперь привалившись к столу, а младший медленно выпрямился на стуле. Нарочито небрежно он стряхнул пепел на бетонный пол.

— Не так-то легко смотреть на человека, который сейчас вот живой, — произнес он важным тоном, будто начиная речь, — а скоро будет мертвый. И думать, как кровь, что течет у него по жилам — ведь это надо же, — станет вся холодная и густая, будто смазочное масло на морозе… Как человек может превратиться из живого в мертвого в такое время! Не только черный, а и белый тоже или какой цветной. Правда ведь? Если какую-нибудь штуку вроде этой вот отвертки, которой разве что шурупы завинчивать, или так ковыряться, или лед с окна соскабливать, да приставить ко лбу, да надавить легонько — ну, любому человеку, так что ж…

Мерри почувствовал, как вспыхнули щеки и как что-то — крошечное, словно булавка, — холодком кольнуло сердце. Он оглянулся: задержанный неподвижно смотрел на нечто невидимое поверх печки. Мерри не мог больше стоять спокойно и начал переминаться с ноги на ногу, подергивая щекой, словно его раздражала затянувшаяся метель. Но заговорил он совсем не про метель. Казалось, слова сами вырвались наружу:

— Но я же помог ему. Правда. Я нашел его в поле, в полумиле отсюда, он пытался убежать в гору, а там сплошь сугробы, и солнце садилось, через час уж совсем темно… И пурга собиралась… Ему бы там крышка.

Молодой негр рассмеялся.

— Что здесь, что там или еще где — невелика разница. — Братья тихонько смеялись. — Вот ты, Бетлем. Ты видишь разницу?

Бетлем не обернулся.

— Он бы все равно заблудился в такую метель, — сказал Мерри. — Заблудился бы и замерз, один-то. Что хорошего человеку одному? Как перст, одному, один на один со своими думами… Он же пошел на это, только чтоб от меня удрать. Вот к чему никак не могу привыкнуть, — сказал он странным голосом, — что они всегда удирают. Дурни чертовы, не понимают своего же блага, что все придумано для их же пользы. Ничего не понимают, только жрать хотят, слушают только свое брюхо, невозможно ведь и пяти минут с ними поговорить, объяснить какое-нибудь правило — про охоту, например, или рыбную ловлю, или еще что — глядь, а уж они мимо тебя пялятся: то ли птичку на дереве рассматривают, то ли само дерево, то ли небо…

— Эй, об чем это? — спросил молодой. — Об чем это вы говорите?

Мерри тяжело дышал. Слова теснились и путались в гортани.

— Что-то про птичку на дереве, — сказал старший брат.

— И про небо тоже. Слышь, Бетлем? Думаешь, ты там увидишь небо? А? Там, куда тебя упрячут?

Когда Бетлем обернулся, они все, наверно, подумали, что он плачет. Две почти ровные струйки стекали по его лицу. Но это стекал растаявший снег с его волос; он облизал губы, сплюнул и хмуро уставился на них. Он держал сигарету, но не курил.

— Мне нечего сказать, — пробормотал он.

— Нечего? А лучше б было что! — весело сказал молодой. — Ты думаешь, зачем они тебя в суд-то поведут? Чтобы говорить, Бетлем, говорить; ты должен вежливо отвечать на вопросы. Ты знаешь шерифа? Неужель ты думаешь, ему не о чем спросить тебя? Он ведь сразу спросит о драке с тем парнем в кабаке, ты же знаешь, и про нож спросит, зачем ты пустил его в ход; и тебе это не понравится, но отвечать надо вежливо.

Молодой негр стал собирать карты, которые сдуло в ящик стола. Он брал их по одной, и кивал, и прищелкивал языком, словно соглашаясь с чем-то.

— Да, — сказал он. — Отвечать надо вежливо. И знаешь что, Бетлем? Знаешь что?

Лицо молодого негра было непроницаемо, серьезно и многозначительно одновременно; он сидел и кивал замусоленным картам, поднимая их, разглядывая и складывая в кучку.

— Знаешь что? — Он посмотрел мимо Мерри на задержанного. — На суде ведь никто не пожалеет о парне, которого ты пырнул, разве что жена его да ребятишки. А остальные — шериф, судья и прочие — только рады будут, что тебя наконец поймали.

Он опять кивнул, глядя на Мерри. С замусоленных карт на Мерри уставились короли и дамы; их глаза, как и глаза двух негров, смотрели прямо на него.

— Разве не так, мистер помощник шерифа? Скажите ему. Разве не так?

Мерри отвернулся, машинально направился к выходу.

— Разве не так? — воскликнул молодой негр. В его голосе звенела радость. — Разве нет? И никто здесь не объяснил разницы между тем, чтобы дать человеку умереть по-хорошему, чисто, в снегу, на своей земле, и тем, чтобы тащить его в суд и устраивать из этого цирк — целое представление. — Он захлебывался словами. — Да, — продолжал он громко, — мне этого еще не сказали. И Бетлему тоже. А не так уж много времени осталось, чтобы сказать ему. Коли вы забираете человека, чтобы убить его, вы бы объяснили ему, за что. Вы…

Мерри пытался успокоиться. Он смотрел в окно, но рука его тянулась к пистолету. Острее всего он ощущал сейчас взгляд Бетлема, упершийся ему в спину, и сердце его сжималось от стыда, стыда за все сразу и неизвестно за что в отдельности. Лучший помощник, думал Мерри, лучший из всех, почти такой, как сам Уолпол… И вдруг он увидел себя со стороны: большой и надменный, в шляпе, плотно сидящей на голове, с широким лицом, бледным и дряблым, словно сырое тесто, — сущая пародия на прежнего Мерри, известного всей округе своим мужественным, загорелым и обветренным лицом с тяжелым подбородком. Метель за окном немного утихла, ветер почти прекратился; выглянула яркая луна и озарила все вокруг хрупкой, прозрачной белизной. Свет был таким пронзительно белым, что казалось, дотронься — и будет больно, вдохни — и обожжет.

— Если оставить человека на таком морозе, он долго не протянет, — сказал молодой негр громко. — Он пойдет себе дальше и дальше, совсем один, и белым не надо будет ничего с ним делать. Каждый имеет право…

Мерри не отрываясь смотрел на большие белые сугробы, косыми грядами прорезавшие темноту. Он ощущал свою беспомощность, но помимо этого что-то еще, совсем особенное, будто перед ним давно знакомые места. Все это он уже видел в детстве, когда жил на севере; там зимой почти каждую ночь открывалась ему такая же картина: в темноте, стоя, пригнувшись, у окна спальни, он вглядывался в ночь, в падающий хлопьями снег или в круговерть метели, в которой, как он понимал, нет ничего странного, кроме того, что считали странным люди — беспорядочного движения бесформенной массы. За пределами гаража земля казалась такой безграничной, такой огромной, что не вмещалась в сознании. И опять Мерри ощутил свою одинокость, и не только свою, но и задержанного, и тех двух негров; и еще он понимал, что очень скоро ему предстоит сделать что-то самостоятельно — без подсказки шерифа, без поддержки судей, — совершенно самостоятельно, одному.