Костас Кодзяс - Забой номер семь

В висках у Клеархоса стучало. Он хотел крикнуть, чтобы она замолчала. Самое ужасное, что Старик отнесся к нему с большой симпатией. По окончании смены он задержал его у выхода из штольни, чтобы поговорить об его отце. К ним подошел и десятник. Он был в хорошем настроении и рассказал об одной работнице но имени Фильё, шестнадцатилетней девчонке – складненькой, полногрудой, пальчики оближешь, – которая пошла уже по рукам. «В Афинах полно борделей», – со смехом сказал он. «Полно борделей и филиалов иностранных банков; растут, как грибы», – сердито ответил Старик…

Клеархос опять дернул серые занавески. Образ Старика потонул в болтовне Софии.

– После кино я была возбуждена, – продолжала София, расчесывая волосы. – Эфи даже спросила меня, почему я такая красная. – Она остановилась и с нежностью посмотрела на него. – Знаешь, мне кажется, я опять беременна. Потому и упала в обморок…

– Заткнись, паскуда! – заорал вдруг Клеархос.

– За что ты меня ругаешь?

Она обратилась к Клеархосу спокойно, не удивляясь его неожиданному взрыву, она привыкла к этому. Встав она поправила перед зеркалом прическу, намазала тонким слоем крема щеки.

– Вся кожа у меня потрескалась, – пробормотала она. – Эфи советует втирать глицерин с апельсиновым соком. Очень помогает…

Когда он взял суконку и стал чистить себе ботинки, она решила, что его раздражение прошло. И подошла к нему. София любила, засунув руку ему под рубашку, гладить ее по груди…

Толчок был сильным. Она отпрянула назад, но, потеряв равновесие, ударилась о спинку кровати.

– Не бей, но бей меня…

София припала к ногам Клеархоса. Крепко обняла его колени.

– В чем я перед тобой виновата? Скажи, Клеархос, открой мне свою душу! Не скрежещи так зубами, мне страшно. Чем я провинилась? Если я виновата в чем-нибудь перед тобой, то не знаю в чем. – Он не отвечал, и голос ее стал еле слышным: – Завтра-послезавтра я пойду избавлюсь… У Эфи есть врач, который дешево берет…

Он с ожесточением стал бить ее по лицу и голове. Она продолжала цепляться за его ноги, но вдруг стукнулась виском об умывальник и рухнула на пол. По ее лицу потекла струйка крови, залила левый глаз, окрасила щеку, скатилась в уголок рта. Кровь закапала на потертый линолеум.

Его гнев остыл. Пыльная лампа едва освещала комнату. Тень от умывальника наполовину скрывала лицо Софии. Ее бросало то в жар, то в холод, зубы у нее стучали. Но вскоре она успокоилась. Взгляд ее был прикован к глазам Клеархоса. Она поднялась с пола и легла на кровать.

– Ты уходишь? – спросила она.

– Да, у меня есть одно срочное дело.

– Жалко! Я же сказала тебе, сегодня вечером я свободна и мы могли бы пойти куда-нибудь. – Вдруг она спрятала лицо в подушку: – Погаси свет! Погаси свет!

Клеархос повернул выключатель и вышел.

После того как Вангелис Фармакис ушел из гостиной, Алекос постоял несколько минут в нерешительности. На матовом стекле трехстворчатой двери появилась, а затем исчезла тень хозяина. Он сделал несколько шагов по направлению к кабинету. Его удивило, что рассказ старика произвел на него такое сильное впечатление. Ему даже показалось – но он не в состоянии был объяснить это, – что исповедь старика, как ни странно, имела нечто общее с письмом Элени. Он не мог отделаться от этой мысли и чувствовал подсознательно, что обе эти истории непосредственно касаются его. Он снова остановился в нерешительности. Наконец предпочел не стучать, а дождаться, когда хозяин услышит, что кто-то ждет его в гостиной. Он с удобством устроился на мягком диване, пододвинув к себе столик с пепельницей.

Вскоре он забыл о Фармакисе. Подчас, когда он оказывался один в непривычной ему обстановке и особенно когда после захода солнца все предметы вокруг погружались в вечерний мрак, он терял на минуту ощущение реальности. Алекосу почудилось, что он попал в сказочный мир. «Кто я? Зачем я существую? Как очутился здесь? Что мне надо?» – промелькнуло у него в голове.

Если бы кто-нибудь спросил его раньше, для чего существует сознание, он ответил бы: «Каждый человек независимо от своей воли – лишь солдат несметной армии борцов, которая сражается веками за то, чтобы пройти путь от животного до высшей ступени развития млекопитающих – человека. Социальная борьба – лишь этап, правда наиболее значительный, этой беспрерывной борьбы. Величие человека – это завоевание самого человека, а не дар бога. Следовательно, единственный путь к счастью – это борьба за воплощение идеалов, а не за удовлетворение животных инстинктов. Вот корень сознания». Сколько раз в ссылке Алекос беседовал на такие темы с адвокатом, который жил с ним в одной палатке! Но жизнь, полная веры, любви к товарищам, мечтаний, сменилась прозябанием с жалобами на судьбу, брюзжаньем и сплетнями о том или ином партийном руководителе. И вместо того чтобы бороться, он упорно повторял: «После поражения в гражданской войне кризис буржуазного общества оказал пагубное влияние на партию». Так оправдывал он свое стремление найти для себя выход из тупика.

Истории Элени и Вангелиса Фармакиса заставили его снова задуматься о неизбежном решении своей судьбы. «Нет, для умного человека есть и другой путь», – размышлял он, закидывая ногу за ногу. Обстановка роскошной гостиной, приятное тепло калорифера, тишина постепенно убаюкивали его. Внезапно он встрепенулся.

«Зачем я пришел сюда, если в глубине души знаю, что ничего не скажу ему? Значит, я трус, ничтожество?» – мелькнуло у него в голове.

В это мгновенье за дверью послышались голоса.

После обеда Димитрис Фармакис обычно отдыхал на диване в своем кабинете. Он снимал только туфли и лежал одетый на спине, скрестив на груди руки, как покойник. Он страшно сердился, если жена в присутствии гостей утверждала, что у ее супруга «сон всегда наготове», приводя как пример его послеобеденный отдых.

Почти каждый день, едва он гасил сигарету, в комнате раздавался громкий храп, или, вернее, приглушенный львиный рык; он проникал через закрытые двери в коридор и достигал верхнего этажа. Услышав его, страдающая от мигрени госпожа Эмилия подносила к носу надушенный платочек и вздыхала.

«Ну конечно! Не успеет он голову донести до подушки… А потом говорит, что не спал», – обращалась она к дочери.

Но вот уже месяц, как Фармакис действительно не спал после обеда. Или, если ему удавалось задремать на несколько минут, как это случилось сегодня, он тотчас вскакивал, пытаясь поймать нить мыслей, которые спутало первое забытье.

Он услышал, как из коридора открылась дверь.

– Принеси мне кофе, Кула, – сказал он, думая, что вошла служанка.

Но, подняв голову, он увидел своего старшего сына, стоявшего посреди комнаты.