И. Грекова - Пороги

— Но ведь он остается в отделе. Не могу больше видеть его сусальную морду. Вербный херувим в отставке.

— Потерпи, мы с ним управимся. Кстати, ты не заметила: подходил он к Катерине Вадимовне или нет?

— По-моему, нет. Может быть, как у Некрасова: «Бог над разбойником сжалился, совесть его пробудил»?

— Нет у него и не будет совести. Абсолютно растленный тип. Он мог бы танцевать на могиле Гана.

— Не думаю. На моей и то вряд ли.

Научный семинар начался в назначенное время. Фабрицкий, бледнее обычного, поднялся на кафедру. Без своей улыбки он казался некомплектным…

— Товарищи, мы потеряли нашего большого друга, чудесного человека, нашу душу и совесть — Бориса Михайловича Гана. В том, что он погиб, есть доля нашей с вами вины. Зная, что он болен, мы его не берегли. Давайте больше и лучше беречь друг друга. Пусть каждый из нас подумает, в чем он виноват перед покойным. Почтим его память вставанием.

Все встали, постояли, снова сели по сигналу Фабрицкого. Он продолжал:

— Имею вам сообщить некоторую информацию. Феликс Антонович Толбин только что подал мне заявление об уходе. Я его удерживать не стал. Гораздо хуже то, что аналогичное заявление подала мне и Даная Ивановна Ярцева. Я пытался ее отговорить, но она непреклонна. Ее уход ставит в тяжелое положение лабораторию Анны Кирилловны. Надеюсь, что первая лаборатория, которую, естественно, возглавит Магдалина Васильевна, окажет своим товарищам посильную помощь.

Работы по цветному дисплею идут успешно. Рад отметить, что в них хорошо проявил себя наш новый сотрудник Владилен Григорьевич Бабушкин. Отличную работу Юрия Ивановича Нешатова мы уже отмечали.

Товарищи, мы пережили ряд серьезных потрясений, в которых некоторые из нас, в первую очередь я сам, вели себя не лучшим образом. Пусть это послужит нам уроком на будущее.

Сегодняшнее заседание научного семинара я предлагаю посвятить памяти Бориса Михайловича Гана. Вспомним наряду с ним и всех тех, кто, сам оставаясь в тени, делает нашу научную жизнь возможной. Тех, на кого мы сваливаем самую черную, самую неблагодарную работу. На этой работе человек не приобретает ни славы, ни почета, ни степеней, ни званий. Он только звонит по телефону, отвечает на звонки, согласовывает, раздобывает, убеждает, отчитывается. За последнее время, оставшись без помощи Бориса Михайловича, я понял, какую тяжесть он снял с моих плеч и возложил на свои. Один из уроков, которые мы должны извлечь из происшедшего: научная работа не делится на «основную» и «вспомогательную», на «чистую» и «грязную». Умение ориентироваться в деловой сфере — это качество, без которого сегодняшний научный работник неполноценен. Прошли времена чудаков-паганелей. Отныне моими заместителями вы будете все по очереди…

Зал зашумел.

— Может быть, я и не прав, — продолжал Фабрицкий. — Но за последние дни я изучил дела Бориса Михайловича и пришел к выводу, что мы погубили замечательного инженера, талантливого ученого, не дав ему развернуться. Мы утопили его в административной работе только за то, что он с ней справлялся лучше других. Мой сегодняшний доклад будет посвящен его биографии и его трудам.

Борис Михайлович Ган родился в Петрограде 4 ноября 1916 года в семье учителя математики…

После доклада Даная подошла к Дятловой:

— Анна Кирилловна, простите меня! Я знаю, я поступила по-свински…

— Вы меня просто убили! Как же можно было, не предупредив, не посоветовавшись? А как я без вас буду кончать преобразователь?

— Анна Кирилловна, честное, благородное слово, я не могла поступить иначе, понимаете, не могла! Может быть, даже наверняка, мне будет плохо. Но такая уж я и есть. Лист Мёбиуса.

— Не понимаю. При чем тут лист Мёбиуса?

— Художественная аналогия. Но вы меня не слушайте. Это я так.

— И вообще последнее время вы от меня отошли.

— Так я же все время сидела на этом дисплее…

— Да, я понимаю. Дело в Нешатове.

— Вовсе нет! Нешатов был мое заблуждение.

— Кто-то еще появился?

— Не буду говорить. Не знаю. Анна Кирилловна, а помните нашу с вами американку?

— Не помню. Что такое американка?

— Не помните, так и не надо.

Нешатов, бреясь, порезался. Он залепил порез полоской пластыря и помедлил, разглядывая себя в зеркало. Ну и лицо! Сильно немолодое, несвежее, с морщинами у глаз, со скобочками от носа ко рту. И действительно, как говорила Даная, одна бровь выше другой… Целую вечность он себя не разглядывал.

Бегло постучавшись, вошла Ольга Филипповна.

— Давай белье-то. Стирка у меня замочена.

Нешатов поискал и нашел несколько рубашек, полотенец, маек (трусы и носки он стирал сам). Пыльная запущенность комнаты его поразила. Комната была как он сам. И то и другое надо менять.

— Куда собрался-то, Юрь Иваныч?

— А почему вы думаете, что собрался?

— Галстук повязал. Днями-то расхристанный ходишь.

Нешатов подумал и снял галстук.

— Не торопись, торопыга, — сказала Ольга Филипповна. — Слова молвить нельзя, уже фордыбачишься. И чего я в тебе нашла? А ведь прирос к сердцу, будто кровь родная. Сын приедет, загодя душа болит: как я без тебя буду? Вот дура-то старая. Был бы мужик мужиком, а то гвоздя не вобьешь. Толку от тебя, как от собачки маленькой.

— А что, сын собирается приехать? — с легким беспокойством спросил Нешатов.

— Обещался к январю. Все жалела тебе сказать, а теперь к слову пришлось.

— Совсем или временно?

— А кто его знает? С женою.

«Новое осложнение, — подумал Нешатов, — искать комнату. Комнату найду, Ольги Филипповны не найду».

— Если не полажу я со снохой, — сказала она, — ты меня не бросай. Где ты, там и я. Новую жизнь начнешь, и меня где-нибудь сбоку. Деньги-то у меня есть, скопила. Еще и тебя поддержу.

— Спасибо, Ольга Филипповна.

Зазвонил телефон. Нешатов к нему ринулся.

— Ишь ты, на рысях. Недаром галстук вывязывал, — заметила полувслух Ольга Филипповна.

— Юра, это ты? — спросил отдаленный, странный голос. Даная, что ли? — Это я, Марианна.

— Что тебе нужно? Говори скорее, я тороплюсь.

— Юра, Павел попал в тюрьму. Приезжай скорее, а то я с собой покончу.

— Что за безумие? — крикнул Нешатов, но поздно: короткие гудки, трубка повешена.

Набрал номер — никто не подходит.

— Что случилось-то? — спросила Ольга Филипповна. — Серый стал, как портянка.

— Звонила Марианна. Сын Павел попал в тюрьму.

— Ах ты, господи-батюшки! Напасть какая! Поезжай к ней, к мученице. Мало она от тебя натерпелась, еще от сына. Кривое горе.

— Я поеду. Только позвоню.

Он набрал номер. Тоненький, нездешний голос произнес: «Хеллоу?» — с английским акцентом.

— Это кто? — спросил Нешатов.

— Соня.

— Мама дома?