Мо Янь - Большая грудь, широкий зад

Матушка стояла как громом поражённая. Чашка выпала у неё из рук и покатилась по полу.

Глава района махнул стоявшему в окружении школьников ганьбу, и тот направился к нему. Вслед за ним подошла молодая женщина с охапкой букетов. Ганьбу передал главе свёрнутую в трубочку бумагу белого цвета и произнёс вполголоса:

— Свидетельство, подтверждающее статус потомков мучеников революции.

Районный взял бумагу и, держа обеими руками, преподнёс матушке:

— Это свидетельство для вашей семьи, тётушка, как потомков павших за дело революции.

Матушка приняла бумагу, руки у неё дрожали. Подошедшая молодица сунула ей под мышку букет белых цветов. Ганьбу подал главе бумажный свиток красного цвета:

— Свидетельство о приёме на работу.

Тот вручил его старшей сестре:

— Сестрица, вот ваше свидетельство о принятии на работу. — Лайди спрятала измазанные в саже руки за спину, но районный настойчиво вытащил одну и вложил в неё свиток: — Вы это заслужили.

Молодка сунула сестре под руку букет алых цветов. У ганьбу уже был готов свиток жёлтого цвета.

— Свидетельство о зачислении в школу.

Глава района вручил его мне:

— Широкая дорога открывается перед тобой, братишка, учись хорошо!

Передавшая мне букет жёлтых цветов молодка одарила меня особенно чувственным взглядом милых глазок. Я понюхал жёлтые цветы и тут же вспомнил о проглоченном кольце. Силы небесные, кабы знать обо всём заранее, стал бы я глотать золото! Ганьбу уже передал районному сиреневый свиток:

— Из оперной труппы.

Районный поднял его вверх и стал искать глазами Ша Цзаохуа. Та приняла свиток, выскочив откуда-то сзади.

— Учись хорошо, барышня, — пожал ей руку районный, — чтобы стать великой актрисой.

Девица вручила ей букет сиреневых цветов. Когда Ша Цзаохуа протянула руку за цветами, на пол упала сверкающая золотом медалька. Районный нагнулся и поднял её. Прочитав надпись, он передал её на кан немому, и тот нацепил её на грудь. «Вот и в нашей семье ловкая воровка появилась», — с радостным удивлением отметил я про себя. Районный тем временем получил от ганьбу последний, синий, свиток:

— Товарищ Сунь Буянь, вот ваше свидетельство о браке с товарищем Шангуань Лайди. Процедура регистрации уже проведена от вашего имени в районе. Вам нужно лишь как-нибудь зайти и поставить там отпечаток пальца.

Девица вложила в лапищу немого букет синих цветов.

— Хотите что-то сказать, тётушка? — спросил районный. — Не стесняйтесь, мы все одна семья!

Матушка с тревогой смотрела на сестру. Та стояла, прижав к груди цветы, рот у неё подёргивался и кривился в правую сторону, а катящиеся из глаз слёзы падали на алые, с жемчужным налётом, лепестки.

— В новом обществе, — неуверенно начала матушка, — мы должны прислушиваться к мнению наших детей…

— Товарищ Шангуань Лайди, — тут же обратился к сестре районный, — хотите что-то сказать?

Глянув на нас, сестра вздохнула:

— Думаю, это судьба.

— Отлично! — обрадовался районный. — Я сейчас же распоряжусь, чтобы помогли навести порядок, а завтра вечером проведём церемонию.

Вечером накануне свадьбы Лайди и немого золотое кольцо у меня всё же вышло.

От пристрастия к груди и неприятия пищи меня в конце концов вылечили по теории Павлова врачи уездной больницы под руководством советских специалистов. Освободившись от этого тяжкого бремени, я пошёл учиться и очень быстро стал самым успевающим учеником Даланьской средней школы. То было золотое время в моей жизни. Я происходил из самой революционной семьи, был умнее многих, имел завидное здоровье и внешность, и девочки в школе опускали передо мной глаза. У меня был отменный аппетит, в школьной столовой я уминал вовотоу, [152] Вовотоу — пресные лепёшки из кукурузной муки, приготовленные на пару. таская их палочками одну за другой и заедая здоровенным пучком лука, да ещё болтал и смеялся при этом. За полгода я закончил два класса и стал лучшим учеником третьего класса по русскому языку. Меня приняли без заявления в комсомол, причём сразу выбрали членом комитета пропаганды. В основном приходилось распевать русские народные песни. Голосом я обижен не был, в нём сочетались нежность молока и грубость лука; когда я запевал, то перекрывал всех. В общем, в конце пятидесятых годов я блистал в Даланьской средней школе и был предметом безграничного восхищения учительницы Хо, симпатичной женщины, которая когда-то работала переводчиком у советских специалистов. Она не раз хвалила меня перед классом, отмечала способности к иностранным языкам и старалась улучшить мои знания русского. Через неё я стал переписываться с девятиклассницей из Читы, дочкой специалистов, работавших раньше в Китае, её звали Наташа. Мы обменялись фотографиями. Наташа смотрела на меня с чёрно-белого снимка чуть удивлённым взглядом больших глаз с густыми загнутыми ресницами…

Сердце бешено колотилось. Цзиньтун ощутил, как к голове прилила кровь, а фотография в руках подражала. Полные губы Наташи чуть выпячены, влажно поблёскивают зубы. Он чувствовал лёгкое дыхание с тонким ароматом орхидей, и его охватило сладостное томление. По округлым плечам Наташи рассыпаются длинные пряди льняных волос. Платье с вырезом, позаимствованное если не у матери, то у старшей сестры, свободно лежит на прелестно высокой груди. Точёная шея открыта, видна ложбинка меж грудей. Взор Цзиньтуна почему-то застилают слёзы, но тем не менее груди Наташи он представляет очень явственно. Душа переполняется сладким запахом молока. Он слышит зов, идущий с далёкого севера, — через необозримые степи и густые леса печалящихся белых берёз, из маленькой лесной избушки меж одетых льдом и снегом пихт… Все эти прекрасные пейзажи мелькают перед глазами, как в райке. На фоне каждого стоит Наташа с букетом алых цветов. От счастья он зарыдал, закрыв лицо руками, и слёзы струились меж пальцев…

— Что с тобой, Цзиньтун? — испуганно тронула его за плечо одноклассница с остреньким подбородком.

Он поспешно спрятал фотографию:

— Ничего, ничего.

Всю ночь Цзиньтун пребывал в некой полудрёме. Наташа расхаживала перед ним, придерживая руками платье, которое ей было велико. На безукоризненном русском языке он наговорил ей множество нежных слов, но выражение её лица постоянно менялось: то радостное, то сердитое — он был то на седьмом небе от счастья, то падал в бездонную пропасть отчаяния, откуда его вновь вызволяла её дразнящая улыбка.

Под утро спавший на нижней койке Чжао Фэннянь, уже отец двух мальчишек, возопил:

— Цзиньтун, с русским у тебя всё хорошо, я знаю, но, может, всё же дашь поспать?!

Голова у Цзиньтуна раскалывалась: он с трудом отогнал от себя Наташин образ и искренне, но с затаённой горечью извинился перед Чжао Фэннянем.