Мо Янь - Большая грудь, широкий зад

Старик бухнулся на колени и залопотал что-то непонятное, отбивая поклоны, весь в слезах и соплях. Стоило обеспокоенному Пичуге коснуться его, как он завизжал, будто свинья под ножом, вскочил и рванулся к двери, укусив вцепившегося в него Пичугу. Тот в бешенстве схватил нож для овощей и приставил к горлу старика:

— А ну брось верещать! Убью! — Старик умолк и только хлопал глазами. — Тут уж не до почитания старших, брат Дэн, — вздохнул Пичуга. — Давайте-ка его в лодку, ножом пригрозим — всё сделает как миленький.

Они связали старика и повели на берег. В кромешной тьме завывал ветер. Обогнув выступающий в море утёс, они увидели невдалеке галдящую толпу с факелами — она двигалась им навстречу. Старик тут же с громким воплем рванулся вперёд.

— Спасайся, братцы! — крикнул Дэн.

В полной растерянности они бросились в горы и просидели там в тишине до рассвета, не зная, как быть.

— Разве обязательно добираться морем? — заговорил Пичуга. — Я с самого начала не верил, что Япония не соединена с Китаем по суше. Неужто эти несметные полчища японцев, эта саранча зелёная, все прибыли в Китай на кораблях?

— Это ж сколько кораблей надо! — подал голос Би. — Столько и быть не может.

— Пойдём-ка мы берегом, — продолжал Пичуга. — Когда-нибудь да и выйдем на дорогу. Дадим кругаля так дадим, в этом году не дойдём — дойдём в следующем, рано или поздно всё равно будем в Китае.

— Только это и остаётся, — кивнул Дэн. — Я когда в Чанбайшань деревья валил, слыхал, что Япония с Кореей соединена, так что сперва до Кореи доберёмся, а потом домой, в Китай. Даже если и помрём в Корее, всё лучше, чем в Японии.

Вдруг снизу донёсся гул голосов, лай собак, звуки гонга. Худо дело — японцы горы прочёсывают, поднимаясь всё выше.

— Вместе держаться надо, братцы, — сказал Дэн. — Поодиночке всех загребут.

В конце концов разбежаться всё же пришлось. Сидя на корточках в зарослях бамбука, Пичуга увидел, что в его сторону двигается желтолицая женщина в потрёпанном армейском мундире с охотничьим ружьём в руках. Шла она, настороженно оглядываясь, справа и слева ковыляли старики с тесаками и палками, а за ней мертвенно-бледный подросток колотил мотыгой в помятый медный таз. Перед ними с тявканьем бежали несколько тощих собак. Все они — старики, женщина и подросток — покрикивали с грозным видом — для смелости, что ли, — и время от времени раздавались выстрелы. Одна худющая чёрно-белая дворняга добралась до зарослей, где прятался Пичуга, и остановилась, поджав хвост и заливаясь бешеным лаем. Этот остервенелый лай привлёк внимание желтолицей, и она, наставив ружьё в сторону рощицы, издала гортанный крик. Мундир был ей велик, руки, торчавшие из рукавов, как свечки, безудержно дрожали. Высоко подняв нож, Пичуга выскочил из своего укрытия и бросился навстречу чёрному дулу ружья. Женщина чуть вскрикнула и отшвырнула ружьё. Нож Пичуги, царапнув по соломенной шляпе, прорезал её. Стали видны сухие, тусклые волосы. Завопив от ужаса, женщина упала как подкошенная. Пичуга рванул вниз по склону и в несколько прыжков очутился в ущелье, скрытом золотистыми кронами деревьев — даже ветер не мог проникнуть туда. А там, выше, галдели японцы и лаяли собаки.

Дэна и Би японцы схватили на второй год после капитуляции — вот уж, как говорится, не было счастья, да несчастье помогло — и в качестве военнопленных вернули в Китай. А прорвавшийся из окружения Пичуга был обречён ещё тринадцать лет обретаться в глухих лесах Хоккайдо, пока один охотник случайно не вытащил его из заснеженной пещеры, приняв за медведя в спячке.

Перед последней зимовкой Пичуги в Японии волосы у него были длиной уже больше метра. В первые годы он подрезал их ножом для овощей, но нож в конце концов затупился, пользоваться им стало невозможно, и волосы просто отрастали. Клеёнчатый фартук и женский халат, что он стащил на побережье, давно уже превратились в лохмотья. Теперь его наготу прикрывали пучки соломы и упаковка от удобрений. Он добыл их на рисовых полях, примотал к телу гибкими ветвями глицинии и при каждом движении издавал шелест, как некое чудище из эпохи динозавров. Подобно дикому зверю, пометил себе в лесу сферу влияния, и тамошняя стая волков держалась от него на почтительном расстоянии. Правда, он тоже не осмеливался задевать их. Вся эта стая была потомками пары старых волков. Во вторую зиму эта только что соединившаяся парочка попыталась сожрать его. Он тоже был не прочь содрать с них тёплые шкуры и сделать себе лежак. Поначалу они присматривались друг к другу издалека. Волки побаивались его, но неистощимое терпение плотоядных заставляло их ночь за ночью подолгу просиживать у ручейка рядом с пещерой, где он обитал. Задирая головы, они обращали к холодной луне свой тоскливый вой, и даже звёзды на небесах подрагивали от этих жутких звуков. В какой-то момент он понял, что ждать больше нечего. Чтобы подкрепиться перед вылазкой, он умял за один присест столько морской капусты, сколько обычно хватало на два раза, и сглодал ногу ежа. Потом переждал, пока пища усвоится, и помассировал ноги непослушными руками с длинными, давно не стриженными ногтями. Из оружия у него был лишь сломанный нож — тогда он ещё на что-то годился — да заострённая палка, которой он выкапывал коренья. Отвалив камень, закрывающий вход в пещеру, он вылез, и перед волками предстал невиданный зверь: огромного роста, в шуршащей золотистой чешуе, волосы на голове вздымаются пеленой чёрного дыма, глаза светятся зелёным. Завывая, он двинулся к волкам, но за несколько шагов увидел, как в разинутой пасти самца сверкнули белые клыки, и остановился в нерешительности. Отступать нельзя, тогда он обречён. Так они и стояли друг против друга: завывал волк — ему вторил Пичуга; вой становился всё протяжнее, всё пронзительнее. Волк оскалил зубы — скалился и Пичуга, да ещё и постукивал ножом по своей палке. Волк закружился в свете луны, исполняя какой-то неведомый танец, словно гонялся за кончиком хвоста. Потрясал обрывками упаковки и Пичуга, якобы выражая беспредельную радость. А радости-то и вправду прибавилось, ибо в глазах волка появилось некое дружелюбие, сменившее злобную настороженность.

Когда во время своего девятого выступления — благодаря столь длительной тренировке язык у него уже подразвязался — Пичуга дошёл до этого места, все вдруг услышали диалог человека и волка.

— Тут она говорит — волчица, а не волк, — подчеркнул он, — женщины вообще более мягкосердечные и сладкоречивые: «Давай дружить, брат Хань». — «Давай, — говорю. — Только зарубите себе на носу: я даже японских дьяволов не боюсь, а вас и подавно не испугаюсь!» — «Я с тобой не на жизнь, а на смерть драться буду, — рыкнул волк. — И не уверен, что победа тебе достанется. У тебя вон и зубы шатаются, и из дёсен гной течёт». И он с маху перекусил толстую, с руку, палку. «А у меня нож есть!» И я, взмахнув своим увечным ножом, отсёк кусок коры с дерева. «Эх, мужчины, вам бы лишь драться», — проворчала волчица. «Ладно, — вздохнул волк. — Вижу, ты тоже не сказать чтобы добренький, лучше нам не задирать друг друга, а жить по-соседски». — «Кто тебя знает, с тобой не расслабишься. Я-то, конечно, готов уладить дело миром. Добро, будем жить по-соседски». В общем, я сделал вид, что соглашаюсь, но без особой радости. — Слушатели захохотали, и Пичуга, довольный собой, повествовал до тех пор, пока ведущий не свернул эту тему.