Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

Девушка оставила Половинкина, подошла к бассейну, оперлась о его край и встала в самой бесстыдной позе, широко расставив ноги и предъявив зрителям аккуратные розовые ягодицы. К ней подскочил Сид. Он размахивал гомерических размеров искусственным фаллосом.

— Пробил час икс! — орал он, брызгая слюной на зрителей. — Кто желает вставить этой грязной потаскушке? Решайтесь! Оплачено! Такой шанс дается один раз в жизни! Сделаем это, господа! Совершим символический акт, о котором завтра узнает вся страна! Сегодня мы наконец покончим с мифом о русской духовности!

Публика замерла в немом оцепенении, с ужасом глядя на бесновавшегося Дорофеева. Джона в промокшей одежде колотило в ознобе. Неожиданно из толпы величественно выплыла Перуанская.

— Ах ты, поросенок!

Она вырвала из рук Сида искусственный член и огрела им оратора по лбу, потом, отшвырнув фаллос, обняла голую девушку за плечи.

— Одевайся, милая… Ты вся мокрая, а от окна поддувает. Застудишь наше, женское. Тебе еще рожать, дурочка! А тебе, Сид, я уши-то надеру! — свирепо продолжала она. — Папаньке с маманькой твоим выволочку сделаю! Свиненок эдакий! Если б я знала, на что ты меня позвал, я бы сама на тебя в КГБ стукнула!

Сидор с испуганным лицом чмокнул Перуанскую в руку.

— Пощади, божественная! Исправлюсь! Завтра же стану традиционалистом, «деревенщиком»! Буду писать в «Наш современник»! «Тайга шумнула…»

Перуанская засмеялась.

— Не могу на тебя долго злиться. Пиши себе что хочешь, шут гороховый! А сейчас — зови народ к столу. Жрать хочется.

— О-о! — завопил прощенный Дорофеев.

Через час забывшие про скандал гости приканчивали вожделенный ужин и начинали высокие разговоры.

— Нет, несравненная Дульцинея Карповна! — спорил с Перуанской Палисадов. — Конечно, я согласен, что наше поколение подарило России тысячи талантливых людей…

— Гениальных, — поправила Перуанская.

— Да, гениальных! Как вы и ваш супруг! Однако нельзя не признать, что нынешнее младое племя, поколение Сида и Сорнякова, тоже имеет достоинства и — уж вы извините! — преимущества перед нами!

— Это Сидор-то младой! — басовито хохотала Дульцинея. — У него вся макушка лысая! Ему скоро сорок лет стукнет, а он все с искусственными пиписьками играет! Стянул небось «инструмент» из маминой тумбочки и вертит им, будто не знает, для чего эта штуковина предназначена.

— Фи донк, Клеопатра! — суетливо подхихикивал Сид.

— Поколение импотентов! Я в твои годы перетрахалась с четвертью населения Советского Союза! Я была секс-символом! Меня сам Брежнев купить пытался, а я его послала. Потому что право имела! Вот оно наше поколение, «команда молодости нашей», как Люська Гурченко поет! Вам нашей славы не видать!

— Конечно, не видать, — согласился с ней Сорняков, задумчиво прожевывая кусок семги. — После вас, как после американского напалма, ничего живого не останется. Мне славы не жалко. Мне Россию жалко. Вы ее оптом и в розницу продадите. Причем по дешевке. Специально по дешевке, чтобы только на вас хватило.

— Странно слышать такое от писателя Сорнякова! — натянуто засмеялся Палисадов. — Не думал, что вы такой патриот.

— Да, патриот! — взорвался Сорняков. — Мой дед землю пахал! Моя мать всю жизнь отказывала себе в сладком куске, чтобы меня Барский в институт за взятку принял. Плевать я на вас хотел, хозяева жизни! Это вы победители? Гниды вы на теле народном! Козлы вонючие! Это я еще с вами красную рыбу жру. Но те, кто за нами идет, не патриотами, а фашистами будут! На фонарных столбах вас повесят! За яйца… ха-ха!

— Па-а-звольте, молодой человек! — возмутился Палисадов.

— Не па-а-зволю! Вас лично я пропесочу в новом романе, господин гауляйтер русской демократии!

— Это вы про меня… Ты про меня… — задохнулся Палисадов. — Да я карьеры своей не жалел, жизнью рисковал ради свободы таких, как ты!

— А я вас об этом не просил.

— Господа! — испугался Дорофеев. — Витя, ты не прав! Дмитрий Леонидович действительно много сделал для нас. По крайней мере, сегодня мы уже не боимся сказать то, что хотим.

— Вот я и говорю то, что хочу, — неприятно засмеялся Сорняков. — Что на благодеяния его я плюю!

Джон опять заблудился в безразмерной дорофеевской квартире и оказался в гостиной, из которой уже убрали бассейн, и только мокрый, хлюпающий под ногами палас напоминал о недавнем безобразии. В гостиной было полутемно. Половинкин собрался уходить, как вдруг услышал сдавленный шепот:

— Сид, я беременна.

— Славно… От кого?

— Да ты что?!

Рожицына ойкнула и громко заревела.

— Заткнись! — зашипел Дорофеев. — Ты думаешь, на твой коровий рев гости сбегутся? Ты что себе вообразила? Ты в семью нашу решила пролезть? Б… деревенская! Ты сколько в санитарках зарабатывала? А жила где, помнишь? Ну, потрахались мы с тобой… В охотку, не спорю. Ну и что с того? Тебя в твоей общаге азеры всей кодлой драли каждый день.

— Сидор, что ты говоришь…

Варя Рожицына, закрыв лицо руками, выбежала из гостиной.

— Случайный свидетель? — не смутившись, подмигнул Джону Дорофеев. — Как вам наши домашние страсти? Лично я где-то уже встречал эту сцену. В каком-то романе. До чего наши барышни обожают романы…

Сидор не успел договорить — этот удар Джон поставил себе в колледже. Однажды он свалил таким ударом здорового негра, приставшего к нему ранним утром в Вашингтоне. Вдруг в зале появились Крекшин и Сорняков. Сидор лежал на полу и притворялся, что потерял сознание. Он притворялся, потому что боялся драться. Джон хорошо это понимал. Кажется, это понимали и остальные.

— Что произошло? — спросил Сорняков.

Сидор вскочил на ноги. Из его правой ноздри обильно текла кровь.

— Тебе это дорого обойдется! — бормотал он, глядя мимо Джона. — Ты не смеешь бить русского художника!

— Подашь на него в суд? — спросил Крекшин.

— Нет, я найду другой способ ему отомстить.

— Не роняй чести русского дворянина, Сид! — засмеялся Сорняков. — Вызови распоясавшегося америкоса на дуэль.

— Какая дуэль? На чем?

— У меня есть «макаров» и три патрона.

— Я не буду стреляться, — испуганно сказал Сидор. — Это чистая уголовщина.

— В таком случае, господин… э-э, как вас… Серединкин? Позвольте пожать вашу руку. Один ноль — в пользу США. Я знал, что Америка — великая страна, в отличие от России.

— Полчаса назад ты был патриотом, Витя, — мрачно заметил Крекшин. — Не говори за всех, пожалуйста. Я буду стреляться с Джоном. По правилам дуэли это не возбраняется?

— Отнюдь! — обрадовался Сорняков. — А то ишь чего вздумал, янки проклятый! Русских художников по мордасам бить!

— Вы принимаете вызов? — спросил Крекшин.

— Разумеется, — ответил Половинкин.