Макс Гурин - Душа и навыки

По заказу Гостя Телерадио и по катиному совету, словно она мне Пушкин, а я Николай Василич, — «Дорогу жизни» хочу!.. Что называется: весна пришла — курочка напилась…

Теперь аккуратно будем. Потому что вперед! Пора, и пусть поэтому светит! Каждый ведь что-то умеет?.. Или не все хороши?

Так одна моя знакомая полагала, что кому-то дано, а кому-то — отсутствие предположено. Так и жила, как все, — это правда. Но теперь с Хорошею судьба мне велит… Не слишком близко пока, потому что боимся оба. Знакомых много у нас позади, которые слишком смело полагали что-либо на чей счет.

Я определённо родился ровно двадцать пять лет назад. Меня кличут — не дозовутся разного рода трубы; в произведениях своих я как не в сказке силен, а в жизни — боимся оба. Опытны мы зато: не случится — беды не будет. Не будем классифицировать. Что мы классики, ходики, самолёты, океаны любви? Не ночевало. Ату!

Мы два сентиментальных пруда. Наше серое вещество рассекают челны: её вещество — крейсер (рассекает), а моё — бригантина, потому что во мне на одну хромосому меньше. А раз это так, то Я и никто иной дискурсу нашему рулевой! Коль сантименты, так у меня ярче выражено. Оттуда и бригантина: из детства, империи плюшевых безобразий.

Буратина жестокий. У него такой нос, как будто он заведомо непорядочный взрослый. Артемон — не собака, а кошка. Мальвина — не девушка детства мужской мечты, а просто актриска. Кабаре, где ноги превыше голов, — предел. Да и пусть так. И так мне светло.

Мы учились, учились — и на нам! (Это как «на тебе!») А мы хотим ли?

Нам при этом всё интересно, ибо хочется сильными быть. Чем больше горестей, тем охотнее врём. Тем охотнее врём себе, что мы ещё пуще верим, чем в Буратино. Что нам его нос? Труха. Мы ещё маленькие. Мы чуда хотим. Жертвуем малым ради большого.

А потом напридумываем себе всякого человечества, и рука к руке протянуться не смеет. Думает, зачем ей моя — у ней своя такая ж, а по мне, так и лучше, нежнее, красивей.

Чего-то я прям, как Розанов! Баста!..

Сигареты — палочки. Они отравляют нас. Как приходим мы к ним? По-разному все, но ждут ли они? Что там у них с индивидуалкою вольной? Это ведь понятно любой царевичевой матЕри (см. «кричалА» (прим. Сквор.)): если сынуля — хуевый будущий рыцарь — он, как курочка напьется, как ступит на двор как будто безоблачная семнадцатая, восемнадцатая там, весна, так время любить, но там никаких новостей: кривая дорога.

Дурная компания, чрез какую бы букву ея ни писать. Там же — сигареты у Ыцаря (потому что до Р. не дотягивает. Не о том, с другой стороны, думали во время Зачатия, сами виноваты, родители.) Алкоголь в рамках обязательной университетской программы по Античной литературе, Ерофеев… Как жаль, что комсомол отменили как раз на первом же курсе!

«Ждет тебя кривая дорога!» — оная матерь гогочет, и сама не поймёт, радостно ль ей, что сын — хуйня у нее, иль печально, ибо жалко урода-кровинушку. Женщины!

Там на дороге кривая не токмо самость ея, дорога то бишь сама собой разумеющаяся при раскладе таком, когда сын не царевич, а хуй знает что. Кривое там все. О-о! А-а! у-А-у! США! США! США!

Интересовал вопрос в детстве, наряду с Буратиновым будущим неприятным, почему все нормальные люди говорят «СэШэА», а политики, особенно те, что из КэГэБэ, предпочитают строить снобистские хари и небрежно так, словно жвачный пузырь раздувают, чтоб его уморить со хлопком, говорят «СъШа».

И вот, с точки зрения мамки, сына ждут сигареты, вино и беспорядок интимный. Но ждут ли его сигареты с их, сигаретиных, точек зрения, каковых точек на каждой табачной планете будет не менее двадцати. Поначалу. Не менее…

А потом, поскольку нас сигаретины точки зрения как-то мало волнуют (что ж мы, совсем что ли приветствуем всех? Сигаретины точки зрения нас ещё интересовать должны! То есть в соответствии с мнением каждой табачной палочки мы должны что ли убеждения свои корректировать? Может нам ещё и поучиться у них чему есть? Может они, как собаки, все понимают, да не говорят?), то мы постепенно их количество сокращаем; приблизительно до бычков. Я обычно — до желтых, но некоторые мои знакомые девушки предпочитают до белых. Это их право.

Хоть и не навсегда дано оно им. Превратится какая из них за свое недостойное куртуазных принцесс поведенье в сигарету иную и да будет своей точки зрения лишена.

Этого мало. Мало того. Мало мне. Мало ей. Недостаточно. Но могло бы не быть и этого. Как поет Агузарова, кому сказать спасибо?..

Я, если сигареты мои… Я, если сигареты мои… Я, если сигареты мои… Я, если сигареты мои приходят к логическому концу в своих отвравляющих мои легкие размышлениях; отравляя СВОИМИ беспонтовыми, я бы сказал (собственно, и сказал. На тебе!) размышлениями МОИ легкие размышления, потому как и облегчают они тоже, душу там, например, боль снимают (даже зубную), — ведь иначе я бы их не курил и вообще плевать бы хотел… на их необразованный дискурс, что они мне, манна небесная (а вдруг правда?), — я тогда, когда они кончают, их не сразу в помойку, потому как знаю, что никому знать не дано что у кого впереди: вдруг завтра денег не будет даже на «Союз-Аполлон». Я их скапливаю в пепельницу, а потом, если случается, как предполагалось, то есть — «голяк»; о, я тогда знаю, что делать: хвать трубочку и ну туда остатки желтых бычков крутить…

Покуришь такую херь и минут двадцать не хочется больше.

А бывает зеленая… Тогда иной горизонт. Он виден даже бывает.

Подчас вырисовывается такой обаятельный, если я не взираю на дорожную кривизну, и манит меня, сулит, сулит, если я действительно правильно смотрю на спираль: сверху несколько, чтобы видеть круг, а не выдаю, вместо того, чтоб видеть реально, за действительное свою нестерпимую жажду.

Говорю по телефону. Кому сказать спасибо? Ей или мне? Или это то, во что я столько раз уже себе обещал не верить? Себе ли? Обещал ли? Искренне ли, или опять утолял что-нибудь (жажду все ту же)? May be, это все же была спираль, и я не видел кругов, и трубы меня никуда не звали, никто не ждал, даже сигареты и желтые агнцы, которых потом вторично для скорбного фимиаму, но… просто лгал себе (себе ли?) что вижу круг. А круга не видел, нет. Не ночевал он. В моём ли доме, в ее?

Думал, что право имею считать, что если я так хорошо представляю себе, что якобы смотрю на спираль сверху и почему-то уверен, что в этом случае она будет круг, то и впрямь вижу Ее?..

А Она, вот она самая, Хорошая Моя, она, когда говорит слово «круг», — он у нее ведь небось, круглее, чем мой…