Жорж Перек - Исчезание

или вдруг вылетал жирный шмель, на чьем чернеющем брюшке выделялся белый пушистый венчик.

анализирующая фантазии и заканчивающаяся на ахинее, галиматье и чуши

Фантазия блуждала. Чем глубже Антей всматривался в эти фигурные инкрустации, тем чаще наблюдал их изменения, тем пуще терялся в расчетах вариаций: девять, десять, двадцать три, тридцать три…; наш наблюдатель без счета перебирал эти эфемерные и вместе с тем чарующие спиралевидные насечки, призрачные наметки, смутные пунктиры, выслеживая в древесных меандрах высший, явный и неминуемый

знак, чей смысл ему раскрылся бы сразу, знак, чья суть принесла бы ему избавление, а тем временем пред ним расстилались запутанные трассы лабиринта, клубки пересекающихся линий, причем каждая вела к сплетению, к связыванию изначальных деталей рисунка, чей вид, чья имитация, чья фальсификация таили и вместе с тем навеивали странные видения:

саван, сплетенный гусеницей на стадии превращения; сундук для мертвеца; сам наблюдатель;

прирученный зверь, скребущий на душе; мелкий паразит, кусающий эпидерму; дикий пес, скулящий на луну;

птица вещая, каркающая к смерти; птица, питающаяся падалью; хищная рыба без чешуи, с усами;

финикийский кумир, властвующий над светилами и планетами, над пламенем и истребляющими друг друга людьми;

или лукавый глаз гиганта-кита, дразнящий Бен-Амафиина, разящий Каина, чарующий Ахава:

превращения важнейшей частицы, чье разглашение есть табу; невнятные намеки, без устали вращающиеся вблизи неких сведений и знаний; запутанные аллюзии на эмблемы, заменяющие некий знак и некую силу, упраздненные и навсегда исчезнувшие и, тем не менее, призываемые безудержными и бессмысленными чаяниями.

Антей злился. Вид паркета вызывал в нем смутные и неприятные чувства. За вереницей ежеминутных видений, навязываемых фантазией, ему чудился центральный узел, тайный сердцевинный нерв, найденный и тут же удаляющийся, едва к нему приближался и чуть ли не прикасался трепетный палец.

Антей не терял надежды. Не сдавался. Пытался удержать видение. В глубине, на дне паркета ему представлялась нить, ведущая к таинству буквы Альфа, к зеркалу, высвечивающему Величайшее Всё, Безграничный Универсум; там мерцала стезя, ведущая к наиважнейшему пункту, к месту, где ему вмиг раскрылась бы интегральная перспектива, не измеримая никакими лучами пучина, неизведанная бездна, чьи изрезанные края и причудливые грани были вычерчены и изучены им самим, Антеем; зубчатые каменные гребни, нависающие куртины, тюремная стена, чей пеший периметр был выверен тысячу раз им самим, Антеем, и чей предел был ему всегда и навсегда заказан…

Антей мучился целую неделю, валялся, съежившись, на паркете — бесчувственный, бездумный — и пережидал, выставив в засаду интуицию: тщился увидеть, а затем назвать видение, связывая, сплетая, наращивая ткань рассказа. Жалкий дневальный, следующий в бреду за иллюзией туда, в райский миг, где ему в дар все распустится и все расцветет…

Антей выбивался из сил. Блуждал без вех, на бесчисленных развилках и перепутьях, плыл без маяка и без руля, чувствуя, тем не менее, как приближается и чуть ли не приступает к решению задачи; временами цель была так близка, так желанна, так трепетна: Антей уже предвкушал, как узнает (зная и так, причем зная издавна и всегда, — ведь все предметы имели банальный, заурядный и привычный вид), и тут ясная картина распадалась, видения исчезали. На их месте расплывалась бессмысленная ахинея, бездумная галиматья, безумная чушь. Тусклая муть. Вязкая каша.

сведенная к перечислению тщетных усилий и утраченных надежд

Антей утратил всякую надежду заснуть. Укладывался спать на закате, перед этим пил экстракты трав, эссенции мака и лауданума, барбитураты; кутался в легкий плед, считал числа и при наступлении трехзначных цифр начинал все сначала.

Через миг забывался, впадал в дрему. Затем вдруг вздрагивал, дергался. Начинал трястись. И тут наступал черед видения, в череп внедрялся, втемяшивался навязчивый мираж; на краткий миг, увы, лишь на кратчайший миг несчастный замечал, улавливал, видел.

Антей вскакивал, кидался на паркет и… запаздывал, как всегда, запаздывал и упускал: картина исчезала, ликующий миг сменялся часами тщетных стремлений и несбывшихся грез, вызывавшими лишь фрустрацию и раздражение.

В такие минуты наш бдительный наблюдатель — так же, как и некий вымышленный индивидуум, стремившийся свести всю жизнь к непрерывным снам, — слезал с кушетки, вышагивал меж четырех стен, пил, взирал на темень, читал, слушал приемник. А еще в сумерки выбегал на улицу, шел без цели, шатался без дела, маялся часами в барах или клубах, садился в машину (а ведь вел машину так себе), ехал наугад, куда глаза глядят: в Шантийи или в Ле-Блан-Мениль, в Лимур или в Ранси, в Дурдан, в Вильнёв-ле-Руа. Раз заехал аж в Сен-Бриёк: мыкался там три дня, а уснуть так и не сумел.

Антей перебрал все средства и все же не засыпал. Менял пижамы, халаты, рубашки, майки, трусы и даже надевал казенную тунику, выданную кузену в армии. Пытался заснуть нагим. Устраивал лежанку и так и сяк, заправлял и перестилал ее раз двадцать; раз за сумасшедшие деньги даже взял в аренду целую палату в лечебнице; испытывал нары и спальные гарнитуры с балдахинами, перебирал диваны, канапе, раскладушки, перины, матрацы, пуфы, спальные мешки, тюфяки, гамаки.

Трясся без белья, задыхался в шкурах, сравнивал пух с перьями. Заставлял себя кемарить лежа, сидя, нагнувшись, свернувшись в калачик; ездил к факиру — факир расхвалил деревянный настил с железными шипами; был у гуру — гуру предписал индийскую дыхательную гимнастику: пятка удерживается в руке, правая ступня заведена к затылку, за шею.

Все меры были тщетны. Антей не засыпал. Дрема дразнила и не давалась, грезы таяли, рассеивались, в ушах не прекращались шум и гул. Бедняга страдал, задыхался.

раскрывающая цинизм врача и страдания пациента

Живший вблизи приятель привёз Антея на прием в клинику Бруссэ. Антей назвал имя, фамилию, адрес и индивидуальный нумер регистрации в Министерстве труда. Антея направили на аускультацию, пальпацию и рентген. Антей решил вынести все. У пациента спрашивали: страдает ли? Ну, как сказать… А чем? Не спит? Эссенции пил? Укрепляющие препараты принимал? Да, никак не действуют. А рези в глазах были? Нет, не замечал. А в нёбе першит? Бывает. А в висках стучит? Да. А в ушах звенит? Нет, правда гул гудит с вечера и утихает лишь к утру. У пациента стали выпытывать: гудение или иллюзия гудения? Антей развёл руками.

Затем Антея привели к двери с ужасающей надписью (ата-рина-ларин… тьфу!) и ввели в кабинет, где пациента уже ждал специалист: веселый, лысый тип с длинными рыжими бакенбардами, в пенсне, при синем галстуке в белую клетку, пахнущий табачищем и винищем. «Ата-рина-ларин» считал пульс, мерил давление, слушал дыхание, царапал зеркальцем в нёбе, тянул за уши, стучал в барабанную плевру, скреб зев, пазухи и трахеи, давил на стенку синуса. Специалист трудился на славу, правда, присвистывал, чем в результате вывел Антея из себя.