Михаил Гиголашвили - Тайнопись

По тропе он спустился к капищу. Щербатые валуны окружали разваленный натрое алтарь. В мшистых расщелинах темнеют кучи нечистот. Давид не стал приближаться. Стоял и слушал, крестясь. Но из камней ничего не исходило. Пусто место сие. Где был бесовский амвон — сорняк растет и тина тлеет.

Он обогнул капище, взошел на холм. Стал оглядываться. На болотистом берегу — обломки скал, камыш, папоротники, галька. Дальше — обрыв в реку. Он стоял, прислушиваясь и присматриваясь. Как будто в камнях что-то шевельнулось.

Пошел по холму, не спуская глаз с опасных камней и, наконец, увидел.

Гад был похож на бревно в бурой чешуе. Имел короткие лапы. Хвост длинный и острый. А морда вроде медвежьей, только без шерсти, в дряблой серой коже. Голая шея усыпана лишаями. Кончик хвоста напрягался. Вокруг морды ползали слизни и роилась мошкара. Гад недвижно смотрел перед собой светлыми глазами.

— Зачем явился сюда? — спросил Давид с холма.

Гад оскалился и зашипел. Было страшно смотреть на него, но Давид второй раз вопросил, потрясая посохом, перевитым крест-накрест лозой:

— Зачем ты здесь? Чего тебе надо?

Гад выгнул хвост и хотел повернуться туловищем, но не смог и только выпустил из пасти жидкость, распугав мокриц и жаб.

Тогда Давид громким голосом, думая, что гад глух или слеп, закричал:

— Давным-давно тут, на этой земле, ты был шаман, мой хозяин! А я был бес, твой слуга! Но я бежал, в Индии встретил Иисуса, ходил за Ним след в след, ощущал Его запах, трогал Его ложе, был крещен в святом кипятке, обрел новую душу и пошел вверх!

Гад издал стон. Задергался, пытаясь всползти на холм, но тщетно.

Давид крестил воздух посохом, крича:

— А ты, шаман, поклонялся идолам, болванам, каменным бабам, за что и был наказан! Ты свою душу утерял, пошел вниз и стал демоном, духом, оборотнем!

Гад начал повизгивать и крутиться, но лапы вязли в грязи, а вокруг ушей взвивалась мошкара. Улитки и цепни попадали с чешуи в грязь и стали поспешно расползаться восвояси.

— Время твое истекло. Иди прочь! Не то рассеку крестом чрево твое! — замахнулся Давид посохом.

Гад, ворочаясь, завыл:

— Я уйду. Только не спускай от меня взгляда! Пока он на мне — небо не тронет меня!

И Давид разрешил:

— Иди прочь! Я смотрю на тебя!

Гад покорно пополз к обрыву. Шуршала галька под его ходом. Жабы отскакивали прочь. Пищали крысы. Давид смотрел, не отрываясь, как обещал. Но тут детский голос жалобно позвал его сзади:

— Дави-ид! Дави-ид!

Он невольно обернулся. И краем глаза успел заметить, как с неба сорвалась молчаливая черная молния и ударила в гада, не оставив ничего, кроме жженой кучки пепла и золы.

Не видя ангела, но зная, что он туг, Давид крикнул с укором:

— Я же обещал!

И невидимый голос, посуровев, отчитал его:

— Опомнись! Что ты беспокоишься об одном черве? Разве не знаешь, что, пойди он в моря, то истребил бы много кораблей и рыб? Не скорби о гибели его, ибо так изволил Бог! Лучше тебе заботиться о детях твоих!

Ангел исчез, так и не появившись. Солнце спеклось в зените. Давид утирал башлыком слезы, не в силах смотреть на жижу, где шевелились, поблескивая, клыки и когти — всё, что осталось от гада.

Что-то нахлынуло на него, он повалился ничком и обнял землю руками. Слушал её мерный ропот. И вот возникла поляна, где два шамана стоят у круга, а на горелой траве корчится громадная лапа богомола…

«Это было, было! И он спас меня от полной смерти! И спасал не раз! А я? Обещал — и не выполнил. Обманул!..» — корил он себя за грех. Кто дал тебе право обманывать и убивать?

«Так захотел Бог! — успокоил его тот же голос, потише и помягче, как бы изнутри. — Ты — только слуга и исполнитель! Не дело людей — рай на земле возводить! Не дать быть аду — этого достаточно! Иди в свою общину!»

Давид послушно встал, подобрал почерневший на крестовине посох и побрел с холма. Надо спешить. Утром братья начинают расписывать новую молельню.

«Сколько еще работы впереди! Успею ли?.. Делаю, что могу. Остальное — не в моей власти. Господи! Без Тебя и волосок не спадет, шерстинка не вздрогнет!»

У подошвы горы ему встретились люди, которые несли гроб на лесное кладбище. Это были аланы, которые пришли к Давиду с просьбой дать им укрытие от хазар. Он дал им приют и покой. Вот живут. Уверовав, стали с почестями хоронить своих мертвых, а не подвешивать в шкурах на дубах, на съеденье барсам, рысям и орлам.

Возле ворот, откуда только что вынесли покойника, переминалась с ноги на ногу девочка, со всхлипами взволнованно спрашивая в пустоту:

— Они помогут ему? Вылечат? Он будет здоров?

«Кто?» — не понял Давид, с внезапным страхом вдруг почему-то подумав, что девочка говорит об убитом речном гаде.

— Ну, они, люди! — махнула она рукой в сторону толпы, несущей гроб. — Зачем они несут отца в лес? Чтобы вылечить его? Помочь?

От наивных слов так защемило сердце, что он не сразу нашелся, что сказать.

— Ему людская помощь уже ни к чему. Ему будет помогать Бог своей бесконечной милостью…

— Где?

— Там, где тепло, светло и сытно.

— Вот хорошо! — обрадовалась девочка и побежала во двор сообщить радостную весть притихшей детворе.

А Давид скинул башлык, помолился. И его когда-нибудь так понесут. Круг сделают и обратно в пещеру положат. А вход камнями замуруют, ибо не нужен будет… Дух ведь сквозь камень сочится и в воде не тонет, а жив сам по себе…

Вечерами отроги Южного Кавказа впадают в столбняк, уползают под шкуру небесного буйвола. Разом стихают леса. Плотный туман сочится из гулких расщелин, обволакивает древние валуны, по-хозяйски, не спеша, роется в ветвях. Сизые тени развешены по черным кустам. Засыпают озера. Цепенеют жуки. Замирают звери и птицы. Закрываются лепестки цветов. На ледниках гудят бураны. И несет морозной пылью, когда под утро Бог начинает гладить склоны гор, готовя мир к утреннему пробуждению.

1990–2006, Грузия / Германия

Позади — тряска автобуса, освоения номера в пансионате и первый выход на пляж. По дороге ноги занесли в магазинчик. Чем-то похож на деревенский. Навалено всего понемногу, в основном пляжного, летнего и спиртного. Это и понятно: я — километрах в ста южнее Барселоны, на пляжной полосе между городками Камбрилс и Салау, где в ядерной мирной реакции тянутся друг за другом отели, апартаменты, гостиницы, санатории. Где-то тут и мой пансионат. В сентябре людей меньше, солнце — добрее, море — теплее. Побережье называется Costa Dorada («коста» — берег, «дорада» — золотой). Берег с позолотой. Золоченый берег. Эльдорадо, словом.

У входа на пляж бродят капричос Гойи. Квадратная женщина с прямоугольным лицом. Колобок на нитяных ножках. Гном-старик ковыряет палкой в мусоре. Увидев меня, он приосанивается и виноватосокрушенно поднимает плечи — «ничего нет стоящего»! Я в ответ тоже сочувственно пожимаю плечами — ясное дело, кто же стоящее оставит?.. Он бредет восвояси, я иду своим путем.