Франсуа Нурисье - Бар эскадрильи

* * *

«Да остановится же в конце концов хоть одно!» — проворчал Жос, вдруг заторопившись, стоя на улице Вожирар и подстерегая маловероятное такси. Но такси не ловят 15-го августа в семь часов вечера на площади Адольф-Шериу. «Заходите же», — сказала ему г-жа Вокро, нисколько не удивившись. «А вы знаете, что Бабета дома?» Он прекрасно видел на улице Шез открытые ставни на этаже, но Элизабет никогда их и не закрывала. Как можно представить себе ее одинокой в этой пустыне? В общем одинокой, но он ничего не знал об этом и злился из-за этого на себя. Ему никогда не нравилось, когда кто-нибудь — а особенно женщины — продолжали жить вне его поля зрения. Но Элизабет, если бы какой-нибудь мужчина ее занимал, стала бы она плесневеть в одиночестве на улице Ломон в семь часов вечера?

Жос спустился в метро и стал искать свою линию с неловкостью какой-нибудь провинциалки. А кроме того, Жизель Вокро жила на краю света, и он должен был отшагать еще добрых четверть часа, волоча ноги в пыли Люксембургского сада, где задыхались под сухими деревьями люди, похожие на него. У него был вид бродяги, когда он оказался на углу улицы Ульм и Ломон. Элизабет ждала его на тротуаре, куря сигарету. Она не улыбалась, но глаза ее блестели.

— Хочешь подняться? — спросила она. Потом она поднялась на цыпочки — на ней были лодочки без каблуков — и поцеловала его в подбородок.

— Ты говоришь мне ты?

— Чтобы приручить беглецов, следует к ним относиться с доброжелательной фамильярностью. Это известно всем.

На этот раз ее глаза смеялись. Жос взял Элизабет за плечи и посмотрел на нее. Господи, и что поехал он искать на дорогах? «Я сказал твоей матери…»

— У красавицы Жизели мигрень, она очень раздражена, поверь мне!

Жос поднял глаза: окна на этаже Вокро были закрыты, ни одна штора не дрогнула.

— Тебе надо освежить рыльце, — засвидетельствовала Элизабет, морща носик. Неужели от него так несет? — Дворец на улице Шез поможет исправить ситуацию, разве не так?

Элизабет вела машину настолько уверенно, что Жос даже удивился. Она не задала ему ни единого вопроса, но сама рассказывала о красотах департамента Мен и Луара, о желтых лугах, о кроватях с балдахином, о личинках клещика-краснотелки, о фильме. Это был монолог на три минуты, забавный и ясный. Жос наблюдал за ней: слишком забавный; слишком ясный.

— А настоящая жизнь?

— Я люблю одного мужчину. Мне кажется, что я люблю одного мужчину.

Это было сказано нейтральным голосом. Взгляд, устремленный вперед, рука с сигаретой перевела в этот момент рычаг с третьей на вторую скорость. В этот момент они были на углу улицы Турнон и Сен-Сюльпис. В тени собора возник краткий миг обманчивой прохлады. Жос посмотрел вокруг себя, теперь пассивный и спокойный. Вье-Коломбье, Севр, Распай, Варен. В августе паркуются где хотят. Элизабет выключила мотор. Все та же новая для нее точность движений.

— Я его знаю?

Легкое колебание. Потом: «По имени, может быть, но не наверняка. Я сейчас вам расскажу». Она вновь перешла на «вы».

* * *

23-го июля утром, в воскресенье, очень рано, Элизабет потихоньку вышла из своей комнаты, стараясь не скрипеть ни дверью, ни лестницей, чтобы избежать любопытства барона и вопросов Лабеля и Блонде, своих соседей по «башенному коридору», тупику, загроможденному доспехами и готическими стульями с высокой спинкой. Каждый вечер, чтобы им польстить, она делала вид, что ей с огромным трудом удается устоять перед поползновениями своих компаньонов. Довольно древняя на вид щеколда делала ее комнату совершенно неприступной. Накануне она оставила машину в непривычном месте, откуда можно было отъехать, не тревожа слуха остальных участников септета.

Она приехала в Сомюр задолго до девяти часов, когда город был наполнен растворенной в воздухе влагой от поливальных машин и ароматом горячего хлеба. Над Луарой висело дымчатое марево. Кардонель пел в городе накануне вечером: она не могла, не нарушая приличий, отправиться прямо к нему в отель раньше одиннадцати. Вероятно, он получил по прибытии письмо Элизабет, которое она ему написала, извещая его о своем визите. Ждал ли он ее? Она села на террасе одного из кафе, откуда следила за отелем «Анна Анжуйская», поставив ноги в одну из восьмерок, которые официант нарисовал на июльской пыли водой из графина. Город встречал своих гостей с несколько высокомерным и необъяснимым достоинством. Элизабет почувствовала себя счастливой.

Она еще не успела выпить свой двойной кофе-эспрессо, когда заметила Реми Кардонеля. Он не выходил из отеля «Анна Анжуйская», а возвращался туда, в спортивном костюме, с полотенцем вокруг шеи. Он непременно должен был пройти перед террасой, где Элизабет поспешно уткнулась носом в чашку. Она подняла глаза в тот момент, когда певец остановился в четырех шагах и начал ее разглядывать. На кого он походил? На недоступного старшего брата, за которым всегда бегают подруги; на студента-дипломника. В любом случае у него было лицо, которое дразнило Элизабет, но которое ей показалось на удивление молодым (гораздо более молодым, чем на фотографиях) и невинным, да, именно невинным.

Он направился к ней:

— Вы тоже, только с постели?

— А как вы узнали, что это я?

— Мне случается смотреть телевизор. И потом…

Описав круг рукой, он указал на набережную Карно, пустующую тень под деревьями, еще не проснувшийся город, над которым начали звонить колокола. «Это не моя заслуга, просто вы единственное живое существо в округе… Вместе с той вон кошкой, которая сидит на парапете».

Он сел рядом с Элизабет, без намека на развязность, скорее с безмолвной пластичностью, очень похожей на скромность животного. «Это странно, — сказал он, — но куда бы я ни бросил взгляд, я всегда вижу кошку или птицу, или старую собаку. У вас то же самое?» Он жестом заказал кофе.

— А я, куда бы я ни посмотрела, везде вижу каких-нибудь типов…

Реплика Элизабет, излишне провоцирующая, создала между ними небольшую неловкость. Не слишком глубокую. «Ах, да, типы…» Кардонель сидел с покорным видом, казалось, думая о чем-то другом. Он положил три куска сахара в чашку и долго крутил ложкой. Элизабет достала с дюжину отпечатанных листов и положила их перед ним на стол. «Я обозначила карандашом названия ваших песен, что касается музыки…»

— Да, твоя подруга мне объяснила, как ты делаешь…

Он читал медленно, артикулируя губами слова, слегка отмечая указательным пальцем ритм. Он отпил несколько глотков кофе, не отрывая взгляда от листов, которые положил на стол только пять-шесть минут спустя. Пять-шесть минут — это довольно долго. У Элизабет было достаточно времени, чтобы пожалеть о своей бестактности и вновь обрести спокойствие. Она ни на минуту не отрывала от Кардонеля взгляда, пока тот читал. У него были короткие волосы; полотенце плохо скрывало шею вожатого бойскаутов. «Все, что я ненавижу, — подумала она. — И какой мальчишка…» У нее сердце упало, когда он вновь поднял голову. Что происходит? Кардонель спросил у нее, за сколько времени она написала эти слова, есть ли у нее другие в запасе, и тому подобное. Казалось, ее ответы одновременно и обрадовали и разочаровали его. «Почему же ты не пришла ко мне раньше? Все это какая-то каша. Хотя… Оставь мне вот это и это… Я обработаю тебе их по-другому».