Альберт Лиханов - Юрка Гагарин, тезка космонавта

Анна, поглядывая на гостью, выставила чугунок с вареной картошкой, принесла молока, нарезала огурцов и теперь стояла, прислонившись к косяку своим грузным, крупным телом, глядя на тоненькую девчонку в зеленой кофточке с короткой прической — такую Анна видела недавно в каком-то нерусском фильме, который в клубе крутили, — с носиком тонким, не обветренным. И щеки у агрономши разовые, пухлые.

«Эдакая пичуга, — подумала Анна. — Какая же из нее агрономша? Маленькая, неавторитетная. Поди-ка, и кадушку с пойлом не поднимет. Что и за хозяйка будет. Мужу одна маята…».

— Далеко же вы собрались? — спросила Анна улыбаясь.

— В Селезни. В третью бригаду. Бригадным агрономом назначили, — ответила девчонка, хрустя соленым огурцом.

«Брига-адным, — подумала Анна. — Ишь ты, сразу да и бригадным…».

— А не боишься, бригадным-то? — спросила она.

Жанна перестала жевать и посмотрела на Анну.

— Боюсь, — ответила она и помолчала. — Я ведь люблю деревню. И колхозную работу. Вы не улыбайтесь, я же знаю, что вы не поверите… Правда, я в пединститут поступала, а оказалась в техникуме. Да еще в сельскохозяйственном. Но вы не думайте, — сказала она быстро, — я колхозную работу полюбила, вот увидите.

Она посмотрела на Анну. Глаза у девчонки были голубенькие, чистые…

— Меня дома ругали на чем свет стоит. Какая, говорят, из тебя колхозница. Да я настойчивая, если решу, то твердо…

«Вот, поди ж ты, — с жалостью подумала Анна, — занесло девку в такие места. Здесь даже сугробы-то выше ее ростом». Она задумалась и услышала только последние слова Жанны:

— …Здесь была уже. В прошлом году. В Селезнях. На практике. Практика у нас два месяца, потом каникулы, а я еще осталась, даже на занятия опоздала. Мне тут, на практике, кукурузу поручили. Сеяли вручную, на глине… Я-то все надеялась, надеялась. А вышло — совсем ничего. Завфермой надо мной издевался. «Во, говорит, передовица приехала! Мы тут век живем, да не решаемся. А она учить вздумала!..» Да не только он так…

— Зачем же ты едешь сюда, коль опозорилась?

Жанна удивленно посмотрела на Анну.

— Как зачем? Доказать хочу. Хочу на том же поле центнеров двести-триста вырастить, — она выпрямилась, сложила руки на коленки и сказала с вызовом: — И докажу!

Анна усмехнулась: ишь ты, какая уверенная. Она пошла в комнату, застелила постель свежей простынью, спросила:

— Вдвоем со мной будешь спать? Не стесню?

— Ничего, — ответила Жанна. — Разве же может хозяйка стеснить? Вот гостья — может…

Анна усмехнулась про себя и подумала, что с приездом этой Жанны, и правда, на душе у нее стало неспокойно, вроде как стеснила в жизни ее, Анну, сильную крестьянскую женщину, эта тоненькая девочка.

«Форсит, наверное, — думала она о гостье, — фасонит. Кому охота из города ехать. Театры, наряды, двадцать лет, кавалеры. А тут чего? Клуб, в котором из всех щелей холодом несет, танцуют в шубах, значит наряды ни к чему. И кавалеры опять же разбежались. Кто в райцентр, кто в город».

Мысли у Анны были какие-то тяжелые, думала о девчонке, как о самой себе, хоть ни о каких кавалерах и мыслей у нее не было — есть Серега, муж, и наряды ей ни к чему — уже за сорок ей. И чего ей далась эта девчонка, чего вдруг ее, Анну, взбудоражила на ночь глядя!

— Значит, докажешь, что кукурузу сеять можно, и в город укатишь? — спросила она с иронией.

— Что вы! — удивилась Жанна. — У вас тут так хорошо!

— Чего же у нас хорошего-то?

— Места какие!

— А-а, — протянула Анна, — разве что места…

— И люди! Я вот только лето в Селезнях прожила, а сколько людей хороших узнала. Они тут сверху, может, грубые, а сердце у них доброе.

Агрономша говорила как-то странно, необычно для этой избы. Слова ее были немножко высокими, может быть, даже чуточку лишне красивыми… Она говорила про деревню, про знакомых ей колхозников, про вредного завфермой, который воровал молоко, про доярок, которые поймали его и, галдя, привели в бригаду… Она, городская девчонка, убеждала ее, Анну, исконную крестьянку, в том, какая это удивительно хорошая крестьянская жизнь…

— Вот я сейчас ехала сюда по морозу, в санях, — сказала она вдруг, — и все смотрела в небо. И знаете, что я увидела? Звезды у вас очень крупные, яркие. Они здесь близко к земле! Совсем близко! Ближе, чем в городе. Вот протяни руку и ухватишь ковшик Большой Медведицы! И черпай им воду из колодца!..

— Ну, уж и черпай! — проговорила Анна, смутившись высоких слов Жанны. — Скажете тоже!..

Последние слова прозвучали сердито. На полатях завозился Генка, свесил белобрысую голову:

— Мам, чо ты?

— Спи, спи, — сказала Анна, — гостья у нас.

Лохматая Генкина голова скрылась за трубой, и Жанна сказала шепотом:

— Давайте-ка спать.

Она разделась, легла к стенке. Спросила Анну:

— А вы кем работаете? Наверное, завфермой? Или дояркой?

— Нет, — нехотя ответила Анна, — не в колхозе я. Кассиром я… В сельпо. Колхоз у нас слабый… Много не заработаешь.

— А-а! — протянула сквозь сон Жанна.

Анна погасила свет, сняла платье, прошлась по лунной дорожке к окну, где стояло новенькое трюмо, и погляделась в зеркало. И увидела бледную от лунного света женщину — с сильными бедрами и крепкими руками, красивыми, стройными ногами, совсем не старую и вполне способную нарожать еще кучу детей. Анна легла в постель рядом с девчонкой, увидела нарядную городскую рубашку с кружевными каемочками, задела рукой мягкое девичье плечо, и глухое раздражение неожиданно овладело ею.

«Дура ты, Анна, дура, — думала она. — Нашла перед кем таять. Сбежит через полгода эта барышня в город, к своим кавалерам. Вот вспомни себя, Анна. А ты ведь покрепче этой крали была. Посильнее. И дольше ты продержалась на своем месте, чем эта продержится».

Анна лежала, закинув руки, и думала о себе.

…Как все это было, когда вернулась она домой после техникума? Анька, голенастая Анька, и вдруг агрономша. Мужики открыто смеялись, бабы пальцем показывали… Да и то правда, какая там была она агрономша! Девчонка на побегушках. Анька — туда, Анька — сюда! Уж только потом, года через три, стали ей кланяться при встрече.

Потом война началась. Выбрали ее в председатели. Разве мало пота она за войну пролила? Разве мало хлеба на фронт отправила? Слава была. В газетах портреты печатали. Медаль «За трудовую доблесть» вручили. За доблесть… Теперь эта доблесть где-то в сундуке нафталинится.

Все радовалась тогда, что в девках засиделась, что некого у нее на войне отнимать…

Пришли с войны солдаты. Анну не обидели, сделали главным агрономом. Нашелся Серега. Моложе ее. По деревне бабы сплетни пустили — окрутила, мол, Анна Серегу. Потом Генка родился. А Серега все свое — какая ты жена, вечерам приходишь, тебя нет, утрам уходишь, тебя тоже нет. Какая ты мать, сына неделями не видишь.