Николай Крыщук - Ваша жизнь больше не прекрасна

Как и во всем остальном, страсть у меня к этому была, и мог же я по достоинству оценить чужой полет, но самому таланта Бог не дал. Как вы уже, наверное, заметили, в заголовках я излишне лапидарен или же претенциозен, и ни один из них не похож на меня, все без исключения мне не нравятся.

Разговоры в курилке произвели на меня гнетущее впечатление. Людей перебросили через Лету, а они и там толкуют о налогах. Жалкие существа. Если бы я писал социальную сатиру, лучшего материала не найти. Мне, однако, было не до этого.

Сидя в одиночке, я избрал, как мне казалось, более благородное направление мысли. А что если все мы жертвы научного эксперимента, подумал я. В этом есть даже что-то величественное.

Нечто из популярной науки застряло и в моем сознании, и я уже не осуждал Тараблина, а его рассуждения о психологическом времени не казались теперь такими абсурдными. В их пользу говорило хотя бы то, что я определенно существовал сейчас в каком-то своем времени, в том числе в своем (любом) времени года, и уж во всяком случае, не по часам большинства людей. Скоро этому нашлось еще одно подтверждение, о чем речь дальше.

Время, как уверяли некоторые ученые, проблема чисто инженерная, без нее невозможно решить множество задач. Так, мне запомнилась из одной статьи загадочная фраза о рассогласовании жизненных циклов у инфекционных организмов. Я почувствовал небывалое удовольствие, представив себя таким организмом, в поэтическом, так сказать, варианте. Ну, что-то вроде инфузории-туфельки, которая в действительности была хрустальной туфелькой Золушки или глиняным гномиком, физиономия которого в теплом кармане становилась все более ехидной. В детстве все мы обзаводимся такими любимцами, спасаем их от генеральной уборки и стирки, а иногда сами превращаемся в них. Да детство и есть инфекция, попавшая в стареющее тело человечества.

Инфекционный — не просто вредный, но не такой, как другие, тайный, со значением, хотите — инакомыслящий, сверхиндивидуальный, переживший или ожидающий превращения. Все у него не так, как у других, и время идет как-то иначе — долго ли, коротко. Во всяком случае, измерить его с помощью, так называемой, эталонной изменчивости — часов — невозможно.

Жизнь, рассуждал я, сложный вихрь, который захватывает молекулы, обладающие определенными свойствами; но в него постоянно проникают и из него постоянно выбывают индивидуальные молекулы. Однако пока существует движение, форма живого тела существеннее, чем вещество. В переводе на человеческий: пусть ты и из другого теста, мы не станем тебя обличать, на празднике всем места хватит. Беда приходит, когда движение останавливается. Тогда каждая соринка в глазу — бревно. Если мать поссорилась с отцом и в этот именно момент нашла в моем кармане измусорившегося гномика, это может окончательно подорвать ее веру в смысл жизни.

У нас сейчас именно такая ситуация. Кризис.

Главное не сбиться с мысли. Ньютон говорил, что время течет само по себе. Тут с великим физиком придется поспорить. Должны быть и у времени какие-то источники, свои, так сказать, энергетические родники. Так, уже после Ньютона, родилась гипотеза генерирующих потоков, из которой я запомнил только, что они не есть «весомая» материя, но сами порождают эту материю, то есть, как сказано одним ученым, имеют собственный бытийный статус.

Все это будто сказано про меня, в моем, я имею в виду, нынешнем положении. Потому что при движении в среде у этих индивидуальных молекул не возникает эффектов трения или сопротивления, что скоро, как я вам и обещал, подтвердится.

Для организма, ну, читай, понятно, для общества, особенно в состоянии кризиса, эти индивидуальные молекулы смертельно опасны, если их не развести во времени. То есть, чтобы избежать беды, некоторых представителей общества надо временно перевести в их индивидуальное время.

Вот, собственно, и объяснение того, что произошло. Не понимаю, почему президенты не скажут об этом народу прямо? Все у нас какие-то тайны мадридского двора и боязнь посмотреть в глаза правде.

Объяснившись сам с собой таким образом, я немного успокоился, но все же не до такой степени, чтобы добровольно покинуть каморку. Хотя мы после определенных событий и стали открытым обществом, где каждый имеет даже право существовать в своем времени, все же недоумков и завистников по-прежнему хватает.

Передышка моя, однако, быстро закончилась. В мыслях все мы живем в свою пользу, и нет на этот случай людей благороднее и искуснее нас. Но это одновременно и отлучает от решительных действий, когда в них как раз бывает нужда. Меня извиняет то, что никакой нужды действовать я в тот момент не видел. И все равно, переходить к практике после таких благостных минут охотников еще меньше, чем до того. Собственное несовершенство начинает сильнее прежнего угнетать. Как говорится, сверкнуло в мечтах, мелькнуло в толпе, а дальше-то что — живи, как умеешь? А если не умеешь вовсе? Положение хуже ефрейторского.

Если верить Катаеву, а верить ему у нас нет никаких оснований, Есенин любил, пожимая новому человеку руку, представляться «Свидригайлов».

Что это значит?

По прежним, романтическим представлениям, речь идет, конечно, о двойнике. В двойнике людям всегда чудилась зловещая красота и тайна. К тому же, это льстило самолюбию.

Распорядиться этим можно по-разному. С одной стороны, кто бросит мне «подлеца», в плоской своей морали пренебрегая прекрасным двойником? С другой, люди, угнетенные обнародованной помимо их воли ординарностью, непременно пестовали в себе какой-нибудь порок и держали для значительности двойника-чудовище. Да и просто, скажи два-три несвязных слова, можешь сойти если не за умного, то хоть за странного человека.

Романтизм вполне приспособился к мещанскому образу жизни и украшает его, как хороший интерьер. Всяк хоть на вершок, да больше себя самого.

Но в последнее время что-то переменилось и, как водится, к худшему, а как — мы и сами не заметили. И вообще-то в правилах человека пропускать самое главное. Вот любовь промелькнула, старость подошла, смерть нагрянула. А с чего все началось, никто не знает. Бог суди, чем до того заняты были?

Так вот, переменилось и что переменилось — толком не объяснить. Метаморфозы всякие стали с людьми происходить, но такие, не то что неправильные, а как бы случайные, какие угодно. Смотришь, смотришь вокруг и, как это было у Хомы Брута, ничто не может означиться в ясном виде: вместо дома представляется медведь, из трубы делается ректор.

Не в моем таланте писать фельетон, и без меня всем все известно. Только определение для этого пока не подоспело, одни упыри да оборотни приходят на ум, но это, конечно, от недостатка фантазии. А так — сидит перед тобой, допустим, на летней веранде господин, кофе дегустирует, закрывает глаза при шуме соседней березы, а ты не можешь поручиться, что он час назад собственного младенца не засунул головкой в уличный контейнер для мусора. И, может, он даже вовсе безвинен и, напротив, отдыхает, спасши только что подобного младенца на операционном столе, но, главное, ты сам за все это поручиться не можешь и фантазия твоя не из воздуха взялась, а коренится в общей криминальной статистике и неоднократных наблюдениях. Поэтому — что Свидригайлов? Это еще, можно сказать, шутки! Да и то, если верить мемуаристу.