Николай Крыщук - Ваша жизнь больше не прекрасна

Догадка героя была для поющих неожиданностью: на лицах появилось изумление, выражение конфуза или же легкого испуга. Чувствовалось, однако, что все готовы проявить снисходительность, обратить в шалость, а то и в достоинство издержки организма хорошего человека. И все, благодаря такому порыву, проникались уважением к себе.

Однако дальше песня готовила для поющих переход в новое, небывалое качество, что-то вроде встречи в астрале. Переход этот был для них полной неожиданностью, хотя они его и ждали.

Последний куплет повторили многократно, мешая интонации скорби и ликования. Наполненные стаканчики летали над столами. По елочным гирляндам на потолке гонялись друг за другом огоньки. Общий свет Фафик то приглушал, то врубал на полную мощь с помощью ручки реостата, губы его все время двигались, выбирая форму между ромбом и кругом.

Было чувство, что меня затолкали в мой собственный сон. Знакомое перемежалось с чудовищным, нелепым и незнакомым, но авторское происхождение последних было так же несомненно, ради этого все и затеяно. Какой-то голос в ухе нажучивал: «Не гнушайся, милый! Убожество и жалкость, кто же спорит? Но ведь свои, родные. Помнишь, как они излечивали тебя от кошмарного нашествия сочиненных тобой графоманов? Теперь ждут, что и ты ответишь им любовью и пониманием. Стыдно нос воротить».

Это был один из моих собственных голосов, сатирический, я узнал его, от него-то уж точно не откажешься. Только как же это все некстати! Когда человеку больше чем когда бы то ни было нужны покой и сосредоточенность… Хотят взять мою совесть на измор.

Я подошел к бармену. Вблизи он казался импозантнее, хотя это и была импозантность провинциального эстрадника. Гуцульская жилетка поблескивала дымными стеклышками. Во рту танцевала, передвигаясь из угла в угол, тонкая дамская сигара. Тем не менее, я не сомневался, что вертлявый господин с дудкой — главный в этом заведении. Звания, может быть, и не маршальского, но китель в шкафу есть. Это было написано на его измятом бессонницей лице.

Играть по системе Станиславского, по-моему, не входило в задачу Фафика, то есть он вовсе не желал, чтобы ему верили. Это был обман без обмана в том, что он обман. Теперь мне казалось, что и хор излишне педалировал, а сам розыгрыш дурно затянулся.

Впрочем, и в том, что это розыгрыш, уверенным быть нельзя, и уличить кого-либо невозможно без того, чтобы не поставить себя же в дурацкое положение. Потому что для начала надо хотя бы иметь предположение, в чем состоит подвох, а его у меня не было; ведь если это, допустим, только карнавальное убиение скуки, то, что же соваться с разоблачениями? А то и просто какой-то клубный ритуал, тем более глупо лезть со своим уставом. И наконец, пусть даже розыгрыш, подвох и издевательство, но тогда надо подыскать другой предмет. Не может быть, чтобы столько людей старалось ради меня одного. Так, не ровен час, и целое государство обвинишь черт знает в чем.

Главное же, все это могли быть искренние, честные и простые ребята, каждый из которых завтра отправится по своим трудовым и семейным делам, а меня, залетного, приняли из душевной доброты и забудут наутро. Хватит комплексовать! Самоедами заполнены дурдома.

Другое дело, если неандерталец действительно здесь и на меня объявлена охота. Захохотать до потери сознания, расслабить, расположить к себе и тюкнуть чем-нибудь по голове в самый беззаботный миг доверия к миру. Такая повадка чертей и ведьм. Бдительности терять нельзя, но и сдернуть с лица улыбающуюся маску — самоубийственно.

В таком смутном волнении пребывал я какое-то время, пытаясь уловить верный тон в разговоре с Фафиком и едва удерживая себя на краю отчаянья. Но и удерживать себя на этом краю, надо признать, было приятно, поскольку всякое отчаянье, как ни крути, еще питается глаголом, существует за счет ресурса любви, или привязанности, или чего-то, что считается признаком живого.

Если вам случится вдруг зарыдать над мрачной шуткой, друзья мои, вспомните, что жизнь — только привычка, как трагически заметила наша современница вслед за котом Мурром. Последний, правда, добавлял: сладостная. А значит, ни один поэт, стыдливо упаковывая в паутину образов свою решимость свести счеты с горькой и постыдной судьбой, не станет упоминать о ногах, будь у него их даже целых четыре.

Я неопределенно улыбался представленной карикатуре, меня мутило, как голодного при виде протухшей еды, и я ни за что не признался бы, что даже сейчас мне до смерти хочется жить.

Мне до смерти хотелось жить (звучит забавно, согласен). Ради этого я готов был не только вступить в переговоры с чертом, но и стать одним из них. Хотя эта перспектива рисовалась мне неотчетливо, чем и объяснялась, по-видимому, легкомысленная уверенность, что при очной встрече я одержу над этим господином верх. Он представлялся мне чем-то вроде пиковой дамы при игре в червы, которую надо принудить выскочить на валета; как раз привычка держать верх и сделает ее рано или поздно жертвой слабого.

— Классно это у вас получается! — произвел я для начала комплимент, который мог относиться к чему угодно: к дудке, мимике шоумена, виртуозному наполнению стаканов или организаторским способностям дьявола.

— А вы мало пьете, — сказал Фафик, улыбнувшись.

Мне удалось разглядеть его глаза: они были такого же песчаного цвета, как на муляже, и смотрели в разные стороны. У меня возникло подозрение, что один глаз он пожертвовал для интерьера, а себе поставил стекло.

— Хотите коктейль «Слеза гладиатора»? Здесь не знают толка в коктейлях, — вдруг с искренней досадой прибавил этот начальник пьянки, обшарив взглядом свою клиентуру.

— У меня сегодня мораторий на алкоголь, — соврал я. Я не желал разделять с ним презрение к моим потерявшимся соотечественникам, тем более что и сам предпочитал коктейлю чистую водку.

— В этом заведении никто не притворяется, потому что никому нет дела, — сказал Фафик, то ли услышав мои мысли, то ли по достоинству оценив лживую прямоту.

И тут за моей спиной раздался страшный голос отставного полковника:

— Всем стоять! Ария Ивана Сусанина из оперы «Жизнь за царя».

— Что он собирается делать?

— Петь, — ответил Фафик. — Еще не акклиматизировался. Скоро вот и вас послушаем.

Я увидел, как улыбка подкатывает к Фафику откуда-то из горла, и понял, что им овладевает приступ словоохотливости, из-за чего я не имел возможности выяснить смысл последней фразы.

— Знаменитый бас Мариинки, вы наверняка слышали фамилию: Дабдуев. Неудача в личной жизни. Страдал позвоночным атавизмом, то есть время от времени у него на копчике вырастал небольшой хвостик. Да и шут бы с ним, хотя неудобно конечно, но хирургии по силам. Раз в несколько лет ложился тайно от жены на операцию и снова блистал как ни в чем не бывало. Но однажды — гастроли, то да се, короче, запустил, и жена в интимную минуту обнаружила это излишество. А он в эйфории был или растерялся, ну и объяснил крестьянскими словами: так и так, хвост время от времени растет. Пошутил еще: у гениев это бывает. И что бы ему скромно не объясниться на медицинском языке — черта бы лысого она поняла, еще и пожалела бы.